Честно признаться, не люблю я за балку ходить. Вовсе не потому, что раньше там убийца жил, а через дорогу – поселковое кладбище. Зябко в доме. Иной раз жара, аж асфальт закипает, а к бабке Блошихе как приду, весь мурашками, мерзну. А уж как трехлитровую банку с маргарином увижу и вовсе мутить начинает. Это я сейчас привычный, в первый раз едва выскочить успел, у крыльца вывернуло. Она этот маргарин на хлеб мажет и с чаем, а запах из банки хуже, чем у просроченного курабье в поселковой лавке.

Потому, я всегда стараюсь все по-быстрому вытащить и улизнуть, чтоб старуха не попросила сбегать в магазин за хлебом. Мать-то в корзину каждый раз целый каравай кладет, но бабка Блошиха впрок запасается. Укутает буханки полотенцем, а сверху телогрейкой накроет, говорит, хлеб тогда долго не черствеет.

– Бабушка, – решился я однажды спросить, – а почтальонша к вам ходит?

– А чего ей лишний раз ноги топтать? Писем мне не пишут, а газеты читать зрения нету, – она откинулась на спинку скрипучего стула и посмотрела на стол, где я разложил гостинцы от матери.

Бережно потрогала каждое яйцо, покрутила банку со сметаной, а вот кулек с копченым салом не решилась развернуть, наклонилась и опасливо принюхалась.

– А пенсию кто приносит? – не унимался я.

Старуха положила одутловатые морщинистые руки на колени и рассмеялась.

– Кто ж мне ее даст, деточка? Из всех документов – только справка из милиции. Когда в Казахстане жила, получала. Перед самым переездом в Россию пожар случился, все документы сгорели. Восстанавливать надо, а кто поедет? Да и не пустят, теперь Казахстан – иностранное государство.

– А дети, внуки?

Рук с колен бабка Блошиха не убрала, лишь развернула ладонями вверх, оголив коричневые подушечки пальцев. А выражение почти бесцветных глаз, осунувшийся овал лица, обрамленный седыми неряшливыми прядями, придали старухе задумчивости.

– Тебя мамка-то, поди, заждалась? Бери, деточка, корзинку и ступай.

Попрощавшись, я вышел на улицу и вдохнул полной грудью. Как-будто там, в доме, не мог этого сделать. Домой я возвращался со странным ощущением. Не холода – другое. Казалось, снова вижу, как отец запихивает вещи в чемодан и отчаянно пытается закрыть, придавив коленом. А металлические замки то и дело отщелкиваются. Тогда он хватает грубую веревку и связывает, небрежно. Наспех.

– Макар! – кто-то проорал над ухом и хлопнул по плечу. – Оглох? – Петька таращился на меня как в тот раз, когда я мочку проколол. – Зову тебя, зову…

– Как думаешь, откуда у нее деньги? – перебил я.

– Не понял?

– Ну, у бабки Блошихи, что живет в доме, где раньше Витька Крыпов.

– Которого посадили за поножовщину?

Я кивнул.

– А мне почем знать? – Петька пожал плечами. – Почему спрашиваешь?

Он посмотрел на пустую корзину и хмыкнул.

– Мамка послала?

– Угу, – не стал отпираться.

– Я чего хотел-то, вечером в клубе «Хон Гиль Дона» крутят, сходим?

– Сто раз видели. Да, и настроения нет.

Петька остановился и напустив серьезности, спросил:

– Неужто, старая ведьма сглазила?

– Дурак ты, Петька. Никакая она не ведьма.

– Э-э-э, не скажи. Сам слышал, как мамка с соседкой про нее брехали. Будто бы Блошиха младенцев воровала, чтоб крови напиться, типа невинных. А кто так поступает, если не ведьмы?

Я не стал спорить. У нас в поселке всякое насочиняют, лишь бы уши свободные нашлись. Но в клуб вечером все же пошел. Петька в сотый раз демонстрировал приемчики из корейского боевика, вскидывая то правую, то левую ногу, а я кивал, делая вид, что у него получается. Кто-то из пацанов раздобыл бутылку самогона, и я не заметил, как в моей руке оказался стакан. Бутылка быстро опустела и Петьку отправили за второй. На экране мелькали узкоглазые лица, размахивали руками и ногами так яростно, что у меня голова закружилась. Не дожидаясь окончания кинофильма, я свалил домой.