Эффект от всех восемнадцати текстов – как от большого счастья или большого страха: мир замер. Постояли – подышали – медленно движемся дальше.

Как‐нибудь его назовем, например Рони. Пусть он будет круглый, румяный, похожий на яблоко. Руки и ноги у него – палочки, голова – желудь, и желтый гороховый галстук под жилеткой. Рони живет в трехэтажном старинном доме, под самой крышей. Живет один, жена умерла, а детей нет. Работает Рони кондуктором поезда, носит черную форму и кожаную сумку на поясе.

Встает каждый день в пять утра, выпивает кофе, читает газету, бреет голову наголо, делает самокрутки (табак будет вкусный, допустим вишневый), носит их в оранжевом портсигаре, который случайно нашел на улице. Теперь дадим ему смешную привычку. Пусть он каждый вечер смотрит в бинокль. Стоит на любимом западном балконе и смотрит.

Дом напротив, улица, обрубленная магазином, церковная башня, колокол. А если смотреть налево, будет парикмахерская и кафе. Старая парикмахерша с черной ниточной бровью через весь лоб встряхивает передник. Официант с греческим носом поливает клумбу и, воровато оглядываясь, вынимает из кармана куриную ногу, завернутую в салфетку, и ест. На открытой двери у колокольчика сидит жирный голубь, кошка лежит на столе, не двигается, и она похожа на шапку. Вдоль домов идут старушки с корзинками, где‐то гудит трактор.

Рони складывает бинокль в футляр, садится в кресло, ноги тонкие в тапочках полосатых вытягивает вперед и дремлет. Пусть ему снится полный огород моркови.

Утренний поезд холодный, мокрый, свежий, будто только что принял душ. Рони качающейся походкой идет вдоль вагона, весь бодрый и радостный, с легкой утренней дрожью, с языка еще не сошел привкус кофе.

– Добрый день! Доброе утро! Как настроение? Как вам погода? Билеты, пожалуйста, покажите. Спасибо!

Шутит с заспанными старушками, они мягко хихикают в кулачки. Хлопает по плечам мужчин, женщинам предлагает журналы, детям раздает цветные билетики: «Как тебя зовут, малыш? А по буквам? Вот тебе настоящий билет, держи, не теряй!» – и садится в любимое кресло, уютно устраивает в нем спину, а когда поезд трогает и, весь гудящий, шипящий и резвый, нетерпеливо вздрагивая, набирает скорость – он смотрит на деревья, они будто заштрихованы карандашами, а небо выложено облаками, как шариками мороженого.

В общем‐то, жизнь у Рони хорошая, как у любого другого. Бинокль на шее, оранжевый портсигар в кармане, газеты свежие, чего еще. А вот чего. Как‐то раз вечером Рони не мог найти свои тапочки. Искал под диваном, искал в шкафу, искал в стиральной машине и в корзине с бельем – нету. Посмотрел в мусорном ящике. Окурки, очистки, бумажки, обгрызенный кукурузный кочан… – нету. И не было у него гостей, и сам он давно не ходил в гости, а тапочки пропали. Пропали да и пропали, и ладно! Рони налил себе кофе, достал самокрутку из оранжевого портсигара, бинокль повесил на шею, вышел себе на балкончик – там башня и колокол, и кафе, и аист сидит на шпиле, жизнь хорошая. Хорошая жизнь у Рони.

В парикмахерской Роза приподнимает бровь.

– А может, ты их кому отдал?

– Не отдавал никому! Говорю ж.

– А может, ты… голову выше… их все‐таки выбросил? Я как‐то выбросила свои очки и забыла. Кошка потом нашла их на крыше…

– Да что ты! Не выкидывал я.

– Голову выше.

– На одно и то же место их ставил.

– Теперь ниже.

– Под шкафчиком. А пришел…

– На меня голову.

– Их нет. Понимаешь? Куда они делись?

– Бумбабук умахнул.

– Бумбабук…

– Готово. Смотри, как гладенько! – И шлепнула его по лысине. – Как коленка! Купи себе новые тапочки, не морочь голову.