– Приносишь извинения? То есть тебе за меня стыдно? Недавно работает? Ничего, что я пашу здесь уже три года, делаю чужую работу, если надо, терплю твою дотошность и выгораживаю в любой ситуации? – Его трясло от негодования.

– Да уж. Кажется, зря я уволил только двоих. Может, надо было отправить на волю всех, чтоб мозги на место встали?

Тут у Маркса крышу сорвало окончательно, и неожиданный мощный удар в висок сбил Нолана с ног, так что тот растянулся между столиком и барной стойкой. Пока он приходил в себя, Маркс уселся сверху и принялся трясти его за воротник.

– Уволь, давай, уволь. Как и других. Работай тут один со своей фальшивой сестрой. Или найми побольше бомжей с улицы, – прорычал он, злобно клацнув зубами.

Нолан зажмурился.

– Не нравится, да? Никто не любит правду в лицо! Я честно работал, не халтурил, лишнего не просил. А если и был груб с клиентами, то только потому что отстаивал тебя, придурка, – затараторил Маркс.

Звон ложек прекратился, посетители замерли, а женщина с маленькой дочкой за ближайшим столиком даже пересела подальше, опасаясь, что и им ненароком влетит. Мужчина с усиками, с которого все началось, тихонько ретировался.

Тодд выбежал из-за барной стойки, вознамерившись разнять драку. Маркс отпустил воротник Нолана, и тот звонко ударился головой об пол. Наконец, потерев затылок, он сбросил с себя Маркса и, влепив ему оплеуху, выкрикнул:

– На кухню, сейчас же!

А затем молча встал и, отряхнувшись, начал раскланиваться и извиняться перед гостями.

Тут пиликнул индикатор входа, и в кафе ворвалась взбаламученная Керо, вся в мыле, одно плечо оголилось и торчало из широкого выреза футболки.

С порога она завопила:

– Нолан, прячься!

– Что? Почему?

Тодд среагировал моментально и за руку утянул босса на кухню.

Там Нолан сполз по стенке и уселся на чисто вымытый пол.

– Кажется, я что-то делаю не так.

– Слушай, друг, тебе бы взять пару выходных. А то так совсем свихнешься… Мы тут справимся как-нибудь, – предложил Тодд, взглянув на его страдальческое выражение лица.

– Пару выходных? Я не помню, когда в последний раз оставлял кафе больше, чем на полдня. Но теперь, и правда, час от часу не легче… Люди сошли с ума. Это магнитные бури? Или Аморос врезался в Виду?

Тем временем Маркс вышел обратно в зал, будто ничего не произошло, поправил форму и встал за барную стойку. К нему присоединилась Керо, вернув на место футболку и промокнув пот стопкой бумажных салфеток.

И наконец на кухне стал слышен гневный крик отца:

– Нолан, поганец! Где ты, безмозглое существо? Отец достает лучшее сырье из Внешнего мира, чтобы твоя забегаловка процветала! А ты вместо работы мордой торгуешь. Звезда рекламы, блин! – От грохота кулака по барной стойке сердце содрогнулось. – Но последние слухи о… – Он запнулся. – Мне нужны объяснения! А-ну, выходи! Позорище…

– Я выйду через черный ход, ты за главного, – шепнул Нолан Тодду.

Удовлетворившись ответным кивком, шмыгнул за дверь и дрожащими руками запер на ключ, поднялся по лестнице, зашел в квартиру и, закрыв за собой, наконец выдохнул, скинул обувь и двинулся в сторону кресла.

– О-хо-о… – раздался чей-то скрипучий голос.

– Я тоже так думаю, Реми, – отозвался Нолан меланхолично.

Ворон сорвался с ветки искусственного дерева, на которой сидел до этого, и приземлился на изорванный подлокотник рядом с хозяином. Отец когда-то привез эту птицу с одного из заданий, сказал, что она увязалась за ним и отказывалась отлипать. Гордо вручил Нолану со словами «вот, говорящий», хотя кроме «О-хо-о» и «Р-реми» ворон ничего и не говорил. Причем это «О-хо-о» произносилось с каким-то укором, безнадежностью и сочувствием, будто Реми каждый раз таким образом давал незавидную оценку то ли собственной судьбе, то ли только что приключившейся ситуации, то ли своему хозяину, который оставался все прежним, чем каждый раз сильно его разочаровывал.