Может, сделать вид, что только сейчас до меня дошло, кто мог ударить Багиру?

Когда я решаю делать вид, то начинаю долго и туплю качественно. Артур не дал мне времени даже начать начинать.

– Мы подбросим, – сказал он, вставая.

Его другу, дяде Виталию, тоже сегодня с утра нечего было делать. Он тоже встал, готовый ехать, глаз натягивать на собачку. Только офтальмолога-любителя мне не хватало. Понасмотрятся дешевых боевиков, словов понаберутся, и давай смущать простых граждан своими дикими навыками.

– Спасибо, – сказал я, – Вы меня здорово выручаете.

Они кивнули, мол, мы же свои, мы всегда на страже. Тем более, мы вообще на твои деньги живем, дорогой налогоплательщик.

– На тебе поедем, – информировал Артур Виталия.

Тот не возражал. На мне, так на мне.

О, это кое-что напоминало. Чёрт побери… нет, тысяча чертей, поберите! Пожалуйста, поберите, ради Бога!

Вот это вот «на мне» жутко напомнило маму. Это она такая была, у нее весь мир был «на мне». Она тащила и тащила, буквально волокла на себе весь мир. И одновременно его боялась. Наверное, потому и волокла. Это было ее очень странное качество, и я никоим образом не желал бы обнаружить его в моей новой барышне.

Но почему мне это «на мне» снова встречается, и не только в дамах?

Неужели, как говорят просветленные, я сам создаю этот мир? С высоты своего просветления они смеются над учеными, которые утверждают, что мозг человека используется всего на пять процентов. Мол, ученые просто не хотят признать, что оставшиеся девяносто пять процентов заняты созданием реальности. Значит, в данном случае я снова и снова создаю по своему детскому шаблону людей, напоминающих маму. Не хочу, мучаюсь – но создаю. Шаблон-то задан. И это просто кошмар, если он и для мужиков в моей жизни задан.

Короче, Виталика я в жены не возьму, это точно.

Тем более, что машина у него была так себе, совсем не богатое приданное. Вроде «опель», сто лет в обед. Бывший «мокрый асфальт» высох, превратившись в «колотую плитку» невнятного оттенка. Даже голуби, облюбовавшие полицейский участок в качестве места, где можно безнаказанно заботится о проходимости своего кишечника, не покушались на машину Виталика. Старая, зато необкаканная, она ждала нас во внутреннем дворике, среди «козлов» и «буханок».

– Домчим, как ветер, – пообещал Виталик, и хлопнул по крыше «опеля», – Ласточка!

Меня усадили на почетное место, справа сзади, и ветер помчал. Или его помчали, это смотря как понимать. Пролетая больной ласточкой над лужами, наш ветер все-таки делал доброе дело – готовился ловить обидчицу моей Багиры.

– До вечера точно подержим, – сказали нам доктора.

Багира лежала одна в палате. Два окна, четыре кровати, и лишь одна Багира. И всё. Я рассчитывал на более медицинский антураж, как в кино. Ожидал у кровати Багиры присутствия того блокбастерного аппарата, на экране которого бежит рубленая волна сердечных ударов, стремясь в наиболее тяжких сцена выпрямиться в лишающую надежды прямую – пииии… И тишина. А дальше люди с дефибриллятором, паника в коридоре, адреналин в огромном шприце, как в «Криминальном чтиве». Не то, чтобы я желал такого «пииии» Багире, просто палата без сердечного монитора не смотрится.

Три больничных места пустовали без пассажиров. Лишь одинокая Багира на белой кровати. На кровати она всегда была хороша.

Мы вошли без стука, власть все-таки.

– Привет, Багира, – сказал я, – Я посижу рядом с тобой в Инстаграме, окей?

То, что я не один, смутило ее на полсекунды. Она улыбнулась. Сверху на ней была то ли простынка, то ли очень тонкое одеялко. Головка была повернута ко мне, черная, не кудрявая. В смысле, волосы только черные, не вся головка. Папа у Багиры был русский, мама тоже.