– А я не думаю, – сказал я, – У меня тишина в голове. Бить никого мне не хочется, да я и не умею особо. Позвоню через час Багире, а лучше поеду к ней, и попробую сделать так, чтобы ей стало лучше. Я давно ее знаю, она классная.

Выходило так, что не классных бить об асфальт можно, и я поспешил исправиться.

– Но наказать, конечно же, надо. Я понимаю, что надо, – сказал я.

– Это радует, – признал дядя Виталий, – Значит, натяну еще глаз, шанс есть. Ну что, орлы, собираемся?

– Да мы еще толком и не разобрались, чтоб собираться, – сказал Артур, – Можешь пока на кошках потренироваться.

Кошек, даже фарфоровых, в кабинете не было. Из скульптуры здесь вообще был только Дзержинский. Но он был железный, без задницы и, по большому счету, без глаз. Натягивать здесь было нечего и некуда.

Не знаю, чем бы меня еще развлекала родная милиция, но раздался звонок. Мой телефон сыграл что-то гитарное, лирическое, как испанский вечер. Захотелось подскочить к окну, проверить – ждет ли уже под балконом моя принцесса на белой кобыле? Но я не стал подскакивать, я посмотрел, кто звонит. Звонила Багира.

Я засмущался, все-таки подскочил и удрал от дивана к окну. Даже выглянул, вот что смешно. На улице было уже позднее утро, почти день, и никакого особенного пейзажа. Так, обычная улица Южная, вид из окна отделения полиции. По такому пейзажу не шляются принцессы на лошадях, да и пешком не особенно. Тем более, что с принцессой я не определился, не вычислил пока, какой ей не быть. В смысле – чего в ней не должно быть от мамы.

Скажи я сейчас об этом моим новым друзьям, они бы точно не поняли. Но вместо воображаемой лошади из-под принцессы, здесь бы точно появились два реальных ржущих коня.

Багира дышала в трубку, заставляя меня паниковать. А я не хотел отвечать, и не знаю сам, почему.

– Да, – все-таки сказал я, и будь что будет.

– Витя, – позвала Багира, – ты приедешь?

– Конечно, – ответил я, – Тебе лучше?

Голос у нее был будто спросонья, или с большой голодухи. Наверное, они ей снова вкололи что-то от боли.

– Нормально, – сказала Багира.

Не было ей нормально, я это слышал. Когда ей нормально, она звенит. А сейчас не звенела, а сообщала. Колокольчик выключили, оставили тревожный громкоговоритель на площади, «от советского Информбюро». Вроде бы тоже слова, но радость не та.

– Сейчас приеду, – сказал я, чтобы не расспрашивать её глупо, – Приедем.

Она помолчала, раздумывая над моими словами. Дышала на том конце линии связи, как человек, лежащий на боку на кровати. В таком положении связки работают вполсилы, голос становится тягучим, слегка искаженным. Не приспособлен человек к говорению лежа.

– Один можешь приехать? – попросила она.

Я посмотрел на обоих дядьёв. Они бесцеремонно вылупились на меня, информашку считывают. Хорошо быть полицейским – любое хамство тебе простят. Если ты и не на работе, так на профессиональную деформацию можешь списать. Или на оперативно-розыскной характер твоего мышления, выработанный в результате долгих лет деятельности. Это та же деформация, только приятно ценимая обществом.

– Могу, – сказал я, – Жди… то есть, не жди, не напрягайся. Я выезжаю.

Чувствую я, что она скажет мне про Ленни. Что это моя женушка была, озверевшая. И так мне от этого страшно сейчас, что я готов в окошко сбежать. Потому что меня все равно накажут за то, что я с первых минут не сообщил следствию о своих подозрениях.

Я встретился в Артуром глазами. В них было написано, что он давно все понял, и лишь давал мне шанс сделать шаг первым. Ну а теперь, что ж, теперь дело за государством, не обессудь. Машина запущена, не остановишь.