Так было и с первыми тремя детьми Потаповых. Маркел не возражал – его и самого, в глубине души, не тянуло к этим «неправильным» детям. Тот ртутно-прозрачный блеск глаз, что сперва заворожил его в красавице Руфи, теперь – в собственных детях – внушал безотчетный страх и даже отвращение. Будь то другая деревня, Маркел бы запил, потому что не может даже самый крепкий человек жить в постоянном и предельном напряжении души. Но в Огневе не водилось ничего спиртного, строгая община яроверов почитала абсолютную трезвость добродетелью, угодной Дочери-Творцу. Не было в Огневе и шумных, разудалых праздников – во-первых, потому что жили огне-вцы по своему, отличному от светского, календарю, и, во-вторых, ни свадьбы, ни дни рождения не обставлялись у них хоть малой торжественностью…

Но речь сейчас не о том. Итак, в семействе Потаповых выросло трое чад, и тут выяснилось, что Руфа опять в тягости. Она отнеслась к своей поздней беременности спокойно, но Маркел, в отличие от нее, вдруг принял все это слишком близко к сердцу. А именно: он решил, что всю беременность Руфа должна проходить не под присмотром местных бабок, а под присмотром квалифицированных городских врачей, да и ребенка будет рожать не в избе, а в специальной родильной палате, как то положено цивилизованным женщинам. Может быть, лелеял Маркел тайную надежду, что новый ребенок, родись он в условиях, в которых рождаются все дети, будет обычным, нормальным, а не маленьким чудовищем, подобно дракону исторгающим пламя.

– Повезу тебя в город, – сказал Маркел жене. Она посмотрела на него прозрачными глазами:

– Обычаев не знаешь?

– Довольно с меня ваших обычаев, – отрезал Маркел. – Всю жизнь я тебе волю давал. А теперь будет по-моему.

Руфа на это ничего не сказала, словно считала ниже своего пламенгиного достоинства вступать в пререкания с мужем-человеком. Ее почти взрослые дети молча наблюдали за тем, как мать собирает в дорогу немудреные пожитки (в Огневе жили бедно, скудно, но свято – только тем, что сами пряли или шили, пользовались, ничего из «мира» не приносили). Наконец, дочь сказала матери:

– Это к худу, мама. Не езди с ним.

(Маркел как раз вышел из избы, так что разговора не слышал.)

Руфа молчала. Дочь продолжила:

– Мне сон приснился: если выйти за ворота деревни нашей, то сразу настигнет гибель. Мама, не езди. Разве ты здесь не родишь? Или ты отцу потакать вздумала?! Так ведь он всего лишь человек!

– Язык придержи, – посоветовала дочке Руфа. – Потому и поеду с ним, что он человек. И ему надо на свoe племя поглядеть. После этого он, чаю я, пуще нашу жизнь и нашу веру полюбит…

Так вот и собрались Руфа и Маркел Потаповы, оставили дом и хозяйство на детей и поехали в город. Ехали верхом, другого транспорта, кроме лошадей, в Огневе не было, пробирались одним им ведомыми тропами и наконец прибыли в совхоз Кривая Моль-да – на родину Маркела.

Сказать, что своим появлением в совхозе они произвели нечто вроде взрыва – значит ничего не сказать. Как же, из глухой тайги явилось семейство, глава которого – человек, давно считавшийся погибшим! Мало того, эти люди – жители той самой таинственной, до которой никому нет ходу, деревни Огнево! И самая главная сенсация – приехали таежные дикари в цивилизацию не просто так, а ради святого дела деторождения.

Об этом немедля раструбил в местной прессе молодой да ранний журналист Акашкин, по счастливой случайности находившийся в совхозе на момент прибытия туда Потаповых. Пожалуй, прибудь в район Кривой Мольды инопланетное летающее блюдце, и то информационная эйфория не была бы такой мощной. Журналист даже ухитрился взять у Маркела интервью. Это интервью тоже напечатали и выяснили из него, что «наши таежные соседи» явились с целью сдаться на милость городского родильного дома имени Инессы Арманд.