— Готово! — Барс отнимает смартфон от уха, убирает в карман джинсов и распахивает шкаф. — В чем поедешь в больничку?

— А это важно? — недоумеваю я.

— Пинкодик, не буксуй, вдруг хирург молодой и холостой. Переключишься со своего долбодятла Цукермана.

Сверлю его спину гневным взглядом. Он с такой легкостью обсуждает моих потенциальных женихов, будто ему все равно, за кого меня выдать, лишь бы поскорее.

— Доставай бикини. Сражать — так наповал!

— Потише на поворотах, — посмеивается Барс, снимая с планки шелковый сарафан. — Хирургом может оказаться и старикашка предпенсионного возраста. Зачем ему такой стресс?

Какой же ты идиот, Барс! Не хирурга я сразить хочу, а тебя!

6. Глава 6. Арсений

Ушиб. Зря я Пинкодика наряжал. Нас даже в больницу не повезли. Дали ей таблетку обезболивающего, выписали какую-то мазь и порекомендовали временно не играть в футбол. Про другие виды экстремального спорта типа скачек на каблуках доктор не сказал ни слова, и уже утром Пинкодик собралась в салон и по магазинам.

Вообще-то моей целью было на примере Серебрянской показать, насколько Цукерман ненадежный тип. Как можно хотеть замуж за чувака, чувства которого меняются вместе с одеждой? Однако практика доказала, что Пинкодика не переубедить. Напротив, мне кажется, она еще сильнее загорелась идеей влюбить в себя этого барана. И ей абсолютно пофиг на мой интерес к ее натуральным прелестям и слабости к волосам цвета вырви глаз.

— Я пойду до конца! — ставит она меня в известность, на ходу закидывая в себя бутерброд и запивая его остывшим чаем.

— До конца кривой дорожки?

Успеваю схватить с тарелки третий бутерброд, прежде чем Пинкодик и его уплетет. Я так-то тоже жрать хочу, а не только все утро жарить тосты, полоскать помидоры и нарезать ветчину и сыр. Вроде как это она должна делать в плату за проживание у меня.

— Где меня будет ждать свадебный алтарь, — мечтательно вздыхает она, утащив у меня из-под носа вторую кружку чая.

— Недаром алтарь переводится, как жертвенник. Раньше там сжигали всякий скот, а теперь за него женщин замуж выдают.

— Да-а-а, Барсик, завидовать красиво ты не умеешь.

Наливаю себе еще чаю, отжимаю пакетик и, пока выбрасываю его, Пинкодик уже сидит с этой кружкой за столом, наворачивая последний бутерброд.

— Ты права. Я ему чертовски завидую. Потому что он сейчас завтракает в постели, а я обслуживаю тебя!

Беру нож, отрезаю ломоть ветчины и, бросив его на кусок хлеба, сажусь напротив Пинкодика. Наминая хавчик всухомятку, жажду только одного — запить его ее кровью! У нее этого добра завались. С меня только бочку отсосала.

— А-а-ай, — страдальчески тянет она, поморщившись. — Опять так палец кольнуло. Не подашь мне сахар?

— Позавчера сладкого не нализалась?

— Ты даже на его фамилию адекватно отреагировать не можешь? Чужие лавры спать спокойно не дают?

Не скажу, что из-за Цукермана у меня бессонница, но да — покоя тот поцелуй не дает. От воспоминаний, как она висела у него на шее, а он совал свой язык в ее ротик, челюсть ему в пищевод задвинуть хочется.

— Смазливый фейс, не менее смазливая фамилия… — размышляю я, жуя. — Да, нормальный мужик не может на это адекватно реагировать.

— Сказал парень с серьгой в ухе.

— Напомнить, кто мне это ухо проколол?

— Ты сам проиграл спор. Сахар подашь?

Вылезаю из-за стола, достаю из шкафчика сахарницу и ставлю у нее перед носом.

— И ложечку, — улыбается Пинкодик, хлопая глазками. — Маленькую.

— А соломинку не подать? — острю, выдвигая ящик. — Когда мои мозги ложечкой взболтаешь, их же еще как-то высосать надо.