Пока я, глотая воздух и, чего уж там, воду, пыталась продумать ответ, чтобы недо–“самца” поставить на место, эта чушка сняла меня с себя, поднялась на ноги и пошлепала к двери.

– Еще раз влезешь в мою комнату – засужу за харассмент, – бросил, презрительно глянув на меня.

Дырка, значит?! Засудить он меня угрожает. Ничего. Я покажу и папе, и Летте твое настоящее лицо, уродец паршивый!

Не придумав ничего лучше, стянула с себя мокрое платье и бросила в мерзкого мальчонку. Попала!

ЭТО медленно обернулось. Его надменно-презрительный взгляд сменился удивленным. В глазах необычного цвета, которые я не успела рассмотреть, вспыхнули искры, когда они изучали мое тело, облаченное в тонкое красное кружево. “Не для тебя надевала!” – с вызовом посмотрела на него.

– Дай угадаю, ты только из-под мужика? – ехидно выдал опарыш. – В том смысле, что ночь не была целомудренной.

Да какое ему, мать его, дело?

– У тебя вся грудь в засосах, – скривившись, продолжила эта поганка. – Я бы к такой не притронулся. Мерзко.

Шах и мат товарищи. Эта сопля меня сейчас размазала и раздавила. Мое уязвленное самолюбие не без грусти сообщило, что либидо будет спать долго и… без Малыша.

– Оу, и, кстати, в понедельник тебя ждет сюрприз, – словно контрольный в голову, иронично произнес помощничек.

Па-ба-ба-бам. Кожей почувствовала, что будет падла.

Прошло, наверное, не меньше часа, а я так и продолжала сидеть под струями теплой воды. Обиженная, униженная, разбитая…

– Ксаночка? – словно сквозь вату, послышался голос тети Тани. – А ты чего тут?

И вот что я должна была ответить? Что пошла искать подругу, что довела опарыша, что он был готов меня расчленить и смыть в канализацию? Никогда.

– Да, я просто… – запинаясь, начала выкручиваться.

– А я Летточку пошла проведать, Кирюша перед отъездом попросил. Сказал, ночью у нее истерика была. Спит наша девочка, а тут воду услышала.

Вода над головой стихла.

– Давай, вставай, чайку попьем, – опуская мне на плечи халат, заботливо произнесла женщина. – Мирон Ильич скоро проснется, как раз завтрак отцу отнесешь. Сегодня ему еще лучше отлежаться.

Я лишь благодарно закивала. Тетя Таня помогла подняться, сама, качая головой, укутала мою тушку в халат и, прихватив мокрую тряпку, бывшую платьем, повела меня на первый этаж, на кухню.

– У Летточки из–за отца истерика была, да? Годовщина же. Ты поэтому в том крыле оказалась, с ней сидела?

– Мгм, – неразборчиво пробормотала в ответ.

Бедная моя Красовская! Девочка моя любимая, а я…

– Кирюша сказал, ночью какие-то травы заварил девочке, а она попросилась с ним посидеть. Молодец, мальчишка, не бросил одну. И вчера вон как быстро сорвался к нам. По-доброму дорожит твоим отцом. Вообще смелый, хоть и скрытный. Но я думаю, жизнь его по голове не гладила. Однако, он добрый и отзывчивый, – все продолжала сыпать эпитетами в сторону опарыша женщина.

А мне было гадко. Я видела настоящее лицо этого мерзкого слизкого гаденыша. Через любого переступит, а может – и убьет.

– На вот, выпей, – сделала мне какое-то варево тетя Таня. – Полегчает.

Передо мной материализовалась большая чашка, крекеры и йогурт в стаканчике. Спасибо, что не овсянка с шерстью, сэр. Принюхалась: довольно-таки бледно-желтая жидкость, казалось, пахла цитрусовыми, мускатом и… мать моя женщина, коньяком! Ай, да, домоправительница! Ай, да, молодец! Как ни странно, а настроение уже с первого глотка поползло вверх.

– Ну что ты так смотришь? – фыркнула женщина. – “Парижские тайны”, как раз от депрессии и простуды.

И даже натуральный йогурт перестал казаться полной дрянью. Особенно, после того, когда рядом возник поднос: кофе и бутерброды для Антонины, овсянка, яйцо пашот, морс и горсть чернослива для отца. Бедненький!