Ван Ален, когда он ступил внутрь, обнаружился посреди конюшни; под низкими сводами было темно, и впрямь протопленный воздух проворно убегал прочь через настежь растворенные воротца, а его место заполнялось холодом и снежными мухами. Мухи садились на пол и гибли там, исчезая в черных, пбрящих на морозе лужах подле растерзанных лошадиных тел.

– Твою-то мать… – пробормотал Бруно растерянным шепотом, и Ван Ален вскинул руку, призывая к тишине.

Тишина, однако, и без людских голосов рушилась на куски: в самом дальнем загоне, во мраке, нервно фыркая и посверкивая глазами, топтался, грохоча копытами по камню, сгусток темноты – черная, как адская ночь, кобылица. Согревающая конюшню печь отстояла от нее лишь на несколько шагов, и не погасшие еще угли бросали рдяное пятно света на ее тяжело раздувающиеся ноздри…

Снег позади хрустнул, и все трое обернулись одновременно, вскинув оружие; едва не сжав на спуске палец, Курт зло ругнулся и отвел арбалет от застывшего на пороге хозяйского сына. Лицо парня было ошалелым и испуганным, и на лошадиные тела он смотрел с ужасом, не сразу сумев выдавить:

– Что здесь случилось, Господи?..

– Тихо, – осадил его Ван Ален, нерешительно ступив вперед и косясь в темные углы конюшни. Перехватив рукоять меча поудобнее, он опасливо прошел дальше, оглядываясь, вслушиваясь и, кажется, даже принюхиваясь.

Курт двинулся следом, мельком переглянувшись с помощником, изобразившим на лице молчаливое недоумение – к своей вороной наемник не сделал ни шагу, дабы убедиться в том, что его бесценная Импала цела и невредима, лишь удостоил ее одного мимолетного взгляда. Вольф Велле застыл на пороге, запахивая на груди короткую стеганку и зябко втягивая голову в плечи. Не решаясь ни уйти, ни войти внутрь, он молча и напряженно следил за происходящим. Вороная в своем загоне уже не топталась – била копытами возмущенно и зло, не пытаясь, однако, сорваться вскачь или подойти к хозяину; Ван Ален, мельком обернувшись, приостановился, все так же безмолвно оглядев ее, останки на полу, балки под потолком, распахнутые воротца конюшни, и шагнул дальше во мрак.

– Что он делает? – одними губами проговорил Бруно, нахмурившись; Курт пожал плечами.

Наемник явно был убежден в том, что убивший коней еще здесь, однако что утвердило его в этой мысли, было неясно – никаких следов майстер инквизитор различить не мог, не слышно было ни звука; разве что столь неспокойное поведение вороной могло навести на подобные подозрения, однако поведение это вполне естественно для испуганной лошади. Вот только испуганной – чем или кем?.. Никого вокруг. Никого и – ничего. Грохот копыт, свист ветра и – темнота…

Когда темнота вдруг прыгнула навстречу, лишь в последний миг различились два желтых огонька, и рука с арбалетом вскинулась сама по себе, не дожидаясь, пока мозг осмыслит увиденное и примет нужное решение. Сам сжался палец, спуская струну, и лишь когда стальная стрелка ударила в эту тьму, отбросив ее назад, до сознания, наконец, дошло: волк.

– Вот ты где, тварь… – прошипел Ван Ален почти с облегчением и метнулся вперед, к копошащейся на каменном полу туше.

– Убит? – уточнил помощник неуверенно; Курт передернул плечами:

– Стрелял в сердце.

Зверь приподнялся, встряхнув головой, точно промокший под дождем пес – невероятно крупный, исполинский, невиданного облика, с неправдоподобными, сказочно огромными клыками и широкой, словно у быка, грудной клеткой; умирающий волк тяжело шагнул в сторону и вдруг рванул прочь, замешкавшись лишь на пороге, где, словно окаменев, замер Вольф Велле. Ван Ален бросился следом, ударив вдогонку; меч рассек жесткую шкуру на плече, и зверь рыкнул, кувыркнувшись через голову и сбив хозяйского сына с ног. Поднявшись снова, волк припал на задние лапы и широко, как-то по-кошачьи, прыгнул в ночь, увернувшись от второго удара, и исчез в метели.