Зверь потерся о бедро Снэфрид, словно ручной котенок, и басовито замурлыкал. Лебяжьебелая приучила его брать пищу у нее из рук. Кроме нее хищник признавал только Орма, который чистил клетку и кормил его, когда хозяйке было недосуг.

Оставив зверя во дворе, Снэфрид стала спускаться в подземелье старой крипты. Орм следовал за ней по стершимся ступеням, где пахло плесенью, но в саму молельню не вошел, оставшись за дверью. Финка же вошла в помещение под бывшей монастырской церковью. Тут, в слабом свете коптящей лампы, в углах выступали толстые колонны, поддерживающие свод в форме ручки корзины. На стенах еще оставались неясные следы росписи: Бородатый Бог-отец в нимбе и с греческим крестом над теменем с осуждением глядел на вошедшую близко посаженными византийскими глазами.

Теперь это место было избрано для тайных дел женщиной, слывущей ведьмой. На поставцах вдоль дальней стены виднелись черепа людей и животных – лошадей, клыкастых кабанов, длиннорогих туров. На вбитых в роспись свода крюках висели высушенные тушки летучих мышей, некоторые чудовищно огромные, с мордами выходцев из преисподней. Комки белой глины на широком столе, чучело филина, еще какие-то кости, а также ножи – из лучшего метала, сверкающие, как драгоценности, среди этих омерзительных предметов.

Там, где прежде на небольшом возвышении располагался алтарь, теперь стоял стол на изогнутых бронзовых ножках, его столешница посередине имела округлое отверстие. К нему-то и направилась первым делом Снэфрид, коснувшись поверхности не менее ласково, чем перед тем гладила зверя.

Только после этого она взглянула на маленькую худую женщину, кормившую грудью младенца. Рядом с ней на корточках сидела старая Тюра, что-то монотонно напевая, раскачиваясь и громыхая костяными амулетами, подвешенными на просмоленной бечеве к её клюке. Почувствовав на себе взгляд Снэфрид, Тюра подмигнула ей и, не переставая напевать, кивнула в сторону бедной селянки.

Снэфрид приблизилась, и увидела у той в глазах страх. Веки женщины были изъедены болячками, нечесаные волосы свисали набок, подхваченные убогим подобием заколки. Но ребенок у вздувшейся от молока груди был крупный, лобастый, с чистой кожей.

«Даже таким тварям боги даруют способность производить потомство, но не мне», – промелькнуло в её мозгу.

Женщина, дрожа, безотрывно глядела на госпожу с небывалыми разноцветными глазами.

– Пресветлая дама, – залопотала она срывающимся голосом. – Молю, во имя Девы Марии, скажи, что станется с моим дитятей?

«Поздно же ты спохватилась. Об этом следовало думать раньше, до того как ты решилась принести его».

– Сколько у тебя детей? – спросила Снэфрид.

Та заморгала, пытаясь улыбнуться бледными губами.

– Много… Много живых, а некоторых уже прибрал Господь.

– Какое же тебе дело до то, что будет с этим ребенком? Я дам тебе за него желтый металл. Ты сможешь целый год есть сама и кормить своих щенков.

– Желтый металл?! – женщина, казалось, поражена. На её тупом лице появилось выражение благоговейного ужаса и восторга.

– Но ты никому не скажешь, куда отнесла дитя.

– Никому, о благородная дама, никому!

Она выпрямилась на коленях и попыталась поймать руку Снэфрид, но та резко отдернула её, словно замахнувшись для удара. Женщина тотчас съежилась, втянув голову в плечи. Когда она открыла глаза, беловолосая красавица протягивала ей золотую номисму.

У женщины загорелись глаза. Она слышала о существовании золотых монет, но эта была первой, которую она видела воочию. Когда желтый металл лег в её ладонь, она вздрогнула, словно он таил в себе жар огня, которым светился.