И только теперь я впервые поняла, откуда взялась ее ненависть.

«После ее рождения все остальные перестали для него что-либо значить».

Я завладела тем, что раньше принадлежало ей. Любовью babbo.

Жалобное мяуканье вывело меня из задумчивости. Я наклонилась и поманила Аранчино, который прятался за поврежденной старинной статуей на пьедестале. Взяла его на руки и в этот момент услышала шаги, гулким эхом разносившиеся по cortile[8] внизу. С котом на руках я выглянула через перила во дворик и увидела шедшую быстрым шагом невестку Адрианы, Джулию Фарнезе.

Расстегнув плащ, Джулия кинула его своей служанке и, на ходу поправляя волосы, смятые капюшоном, поднялась по лестнице в piano nobile[9], где мы жили. Ее кораллового цвета платье, влажное от пота, прилипло к телу. Лицо раскраснелось, и она так сосредоточилась на преодолении ступенек, что не заметила меня, пока чуть не наступила мне на ноги. Охнув, она остановилась. Ее темные глаза распахнулись.

– Лукреция! Dio mio[10], ты меня напугала! Ты что, тут прячешься?

– Ш-ш-ш! – Я приложила палец к губам и показала глазами на дверь комнаты, откуда доносился глуховатый голос Адрианы, время от времени прерываемый отрывистыми ответами матери.

– Ваноцца? – одними губами спросила Джулия.

Я кивнула, подавляя смешок. Она познакомилась с моей матерью два года назад, когда Ваноцца приезжала на свадьбу Джулии с Орсино, сыном Адрианы. После церемонии, на которой главенствовал мой отец, Ваноцца сидела за праздничным столом и сердито взирала, как папочка дарит Джулии рубиновую подвеску. Когда он прилаживал застежку у нее на шее, Джулия издала довольный смешок, который эхом разнесся по всему залу. Я сидела рядом с матерью и видела, как мрачнеет ее лицо. Потом Джулия стала танцевать с Орсино; ее естественная грация подчеркивала его неуклюжесть. «Вот, значит, к чему мы пришли? – прошипела моя мать. – Ты бросаешь меня ради девчонки, у которой и волосы на лобке не успели отрасти?»

Папочка нахмурился. Я обратила на это внимание, потому что на людях он никогда не проявлял гнева.

– Ваноцца, – сквозь зубы ответил он, – как бы высоко я ни вознес тебя, ты все равно остаешься в выгребной яме.

Потрясение на лице Ваноццы на миг порадовало меня. Вскоре она ушла вместе со своим почтительным мужем. Но перед уходом бросила через плечо полный отчаяния взгляд на Джулию: новобрачная танцевала под звуки тамбурина и струнных, а мой отец сиял, сидя на возвышении и выстукивая такт по обтянутому бархатом подлокотнику.

Глядя теперь на Джулию – с капельками пота на лбу, глазами, горящими запретным возбуждением, – я вспомнила, как неспешно папочка застегивал рубиновую подвеску на ее шее и как ее кожа ловила отражения его перстней с драгоценными камнями…

Джулии шел девятнадцатый год, и она перестала быть ребенком.

– Ты где была? – спросила я. – Адриана думала, что ты наверху, спишь.

Она в ответ схватила меня за руку и потащила по узкой лестнице на третий этаж, где располагались наши комнаты. Аранчино прижался ко мне, и мы, переступив через раскиданные у порога свежие травы, вошли в мою спальню. Стены здесь были покрашены в мои любимые цвета – желтый и голубой. В нише близ узкой кровати перед византийской иконой Богородицы с Младенцем – подарок отца – горела свеча. В углу высилась стопка томов в кожаных переплетах: Чезаре прислал мне из Пизанского университета сонеты Петрарки и Данте, которыми я под мигающую свечу зачитывалась глубоко за полночь.

– Спаси нас Господи – там, на улице, настоящий ад. – Джулия показала на керамический кувшин и таз на столике. – Будь душкой, дай мне влажную тряпицу. Или я сейчас в обморок упаду.