– Он умен, – сказал я, закрывая ставни. – Меркуцио никогда не попадется. Он боится только предательства.

– Но точно не с нашей стороны, – ответил Ромео. Он бросил на меня быстрый взгляд и слизнул струйку крови в уголке своей разбитой губы. – Прости меня, дружище. Но Розалина и вправду прекрасна, разве нет?

– Да, – произнес я. – Она прекрасна.

И я снова поднял свой кубок и потребовал еще вина, чтобы избавиться от мучающих меня образов и мыслей.

Я пробудился с гудящей головой и ощущением, будто во рту у меня нагадила стая кошек. Мой слуга каким-то образом умудрился переодеть меня в ночную рубашку и уложить спать. Пение птиц за окном и крики уличных торговцев свидетельствовали о том, что я спал слишком долго, а в следующее мгновенье я сообразил, что грохот, который меня разбудил, был не в моей голове: кто-то колотил в дверь моей спальни.

Пока я пытался пошевелиться и стонал, стараясь сесть в постели, зевающий Бальтазар вскочил со своей низкой, жесткой лежанки и подбежал к двери. Я понял, что у меня неприятности, как только он распахнул дверь и склонился в самом глубоком поклоне перед вошедшей.

Моя мать, Элиза Монтекки, вошла, окутанная облаком розовой воды и сверкающая, словно ее осыпали золотой пудрой. Она остановилась в ногах моей постели, Бальтазар кинулся к ставням и одним движением распахнул их, чтобы впустить свет. Я зажмурился от яркого солнца и от блеска золотого ожерелья на шее моей матери и драгоценных серег, покачивающихся в ее ушах. Ее волосы цвета зрелой пшеницы, густые и тоже очень блестящие, как всегда были безупречно уложены в гладкую прическу, которая делала ее все еще прекрасное лицо совершенным. Я унаследовал от нее свои нездешние зеленые глаза, вот только волосы и кожа у меня были по-итальянски темными, а она, даже после стольких лет, проведенных в Вероне, выглядела бледной и светлокожей. И очень изящной в своем темном, элегантном наряде.

Она окинула меня бесстрастным, оценивающим взглядом.

– Хорошего дня, матушка, – сказал я и сел. – Я пропустил мессу?

– Да, – ответила она. – И твое отсутствие было замечено. Что с тобой?

– У меня… болит живот.

– Так, – она кивнула и щелкнула пальцами, не глядя на Бальтазара, а тот бросился подставлять ей кресло, в которое она и опустилась, по-прежнему не глядя на слугу, – фокус, который, как мне кажется, могут себе позволить только по-настоящему богатые и уверенные в себе люди, которые не боятся оказаться в глупом положении. – Слишком много выпил. Это все объясняет. Бенволио…

– Матушка, если вы оставите меня, я смогу привести себя в подобающий вид и навестить вас в ваших покоях, – перебил я. – Я уже не ребенок.

– Нет, ты не ребенок. Ты взрослый человек – и вести себя должен соответственно, – сказала она. – Твой отец был ненамного старше тебя, когда мы поженились.

Я знал это. Ему было всего девятнадцать, а ей семнадцать, когда он умер, пронзенный мечом Капулетти. Она была беременна – но не мной: я тогда уже был здоровеньким двухлетним мальчишкой и поэтому сохранил пусть и очень расплывчатые, но все же хоть какие-то воспоминания об отце, а вот моя сестра Вероника, в тот момент пребывавшая в утробе матери, была лишена даже этого.

Я застонал и потер лоб:

– Если вы хотите усугубить мое состояние беседой о женитьбе…

Мать повернула голову и одарила бедного Бальтазара равнодушным взглядом.

– Принесите ему что-нибудь поесть, – велела она. – В таком состоянии он абсолютно ни на что не годен.

Она выпроводила его из комнаты холодным кивком, и слуга со всех ног бросился выполнять ее приказ.