Дождь успокаивал. В отличие от тревожного солнца, столь редкого и неестественного в Петербурге, каждым своим неожиданным появлением заставляющего соответствовать заигравшим вдруг ярким краскам и внезапному теплу. Но солнце – нечастый гость в этом городе, и со временем тепла перестаешь ждать, так и не успев надеть новые легкие туфли и воздушный шелковый сарафан. И его нежный шелк остается висеть в шкафу, забытый до следующего лета.

Солнечные блики обнаруживают излишнюю бледность лица и едва заметные фиолетовые тени под глазами, поэтому Лиза не любила яркого солнца, предпочитая дождь. Особенно весной, с ее одинокими печальными вечерами, когда совсем необязательно быть счастливым, да никто от тебя этого и не требует. Грусть так соответствует унылому пейзажу и низким серым облакам петербургского неба, что даже слова «мне страшно одиноко» звучат совсем не страшно.

Мне страшно одиноко. Лиза встала, неторопливо подошла к окну. Мне страшно одиноко… Капли дождя нервно царапают стекло.

Это то, о чем она не может рассказать друзьям, потому что им нечем ей помочь. Мы одиночки, мы мчимся на огоньки друг друга, а при встрече не знаем, что сказать.

Мне страшно одиноко. Как воздух, нужна любовь.

Это то, чем делятся с подругами за чашкой чая. То, о чем она не говорит уже никому, боясь, что слова прозвучат смешно и надуманно. Господи, как же она устала и привыкла к этому повторяющемуся диалогу с самой собой – ведь только себе ты можешь, как в произведениях Сати, до бесконечности говорить одно и то же, правду без насмешек и осуждений, безо всяких оценок, просто то, что хочешь сказать, пока сам не начнешь укутывать ее пеленой ожиданий и туманом надежд.

Лиза опустилась на деревянный стул с выцветшей обивкой. В эту небольшую комнатку в коммуналке, которая ей досталась от бабушки, девушка убегала из просторной родительской квартиры на Московском проспекте, чтобы поймать свою музыку и настроение, полелеять грусть, давно уже ставшую ей лучшей подругой.

Скромный, но изящный рустованный фасад дома гордо смотрел большими окнами на Мойку. Ее суровость и непреклонность совсем не сочеталась с внутренним миром особняка, в котором все приобретало особый лирический настрой, всплывало густой пеной сомнений, разочарований и реже – побед. Цепкий взгляд подметил бы здесь признаки запустения, лежащую на всем печать обреченности: покосившаяся дверь, так и не дождавшаяся, чтобы ее поменяли, обветшавшие перила с облезающей краской, осыпающаяся штукатурка, парадная, извергающая сотни запахов, ни один из которых не имеет отношения к «Молекуле»,[2] и пестрящая той совокупностью непристойностей, которыми буквально пропитаны многие парадные в Петербурге, – все вызывало некий эстетический диссонанс.

Лизе нравились эти запахи жизни, а не пудры и ванили. Она любила это место и чувствовала свою неделимость с ним, лишь здесь испытывая так необходимое ей тихое счастье. Бесконечный коридор, заваленный всевозможным хламом, приоткрывающим внутренние миры тех, кто скрывается за дверями своих комнат: несколько допотопных велосипедов, на которых давно уже никто не катался, но хозяева так и не нашли в себе сил их выбросить, корыта, одиноко висящие на ядовито-желтых стенах, покрытые ржавчиной и видавшие великие стирки, которые в наше время уже и не представить, комод с потрепанными книгами и какими-то старыми блюдами и вазами. Все это – осколки прошлого живущих здесь людей, с которым они, как ни пытались, не могли расстаться, не желая прощаться с дорогими воспоминаниями о своей молодости. Время непрерывно отсчитывает ровный ритм событий, создавая сложные узоры судьбы, а мы можем лишь следовать ей, надеясь на ее милосердие и готовность совершить за нас все самые важные и сложные повороты.