– Вот она, ты только представь… Галерея Уффици…

Перед зданием выстроилась внушительная очередь, и я с ужасом подумал, что нам придется простоять в ней несколько часов. Но на мое удивление очередь шла довольно быстро, и через пятнадцать минут мы уже купили билеты в галерею.

– Боже, Марк, можно ведь с ума сойти: мы здесь! Как подумаю о ценности этих шедевров, наполненной, накопившейся… нерастраченной… Нет… Ну, это действительно непостижимо. – Она словно разговаривала сама собой. – Здесь есть Фи-липпо Липпи, этот творец цвета и нежности. Марк, ты понимаешь?

Я следовал за ней, как за путеводным лучом, и все эти имена и картины слились для меня в единый совершенный образ Дианы в милых белых кедах, в образ женщины, которую я любил.

– Знаешь, Марк, я испытываю ностальгию по прошлому, красота которого кажется девственной. Понимаешь? Нетронутой и вечно юной.

Я молчал, радуясь, что она как будто и не ждала от меня внятных ответов. Так мы прошли несколько залов, пока Диана не вскрикнула: «Боттичелли!» – так, что все экскурсоводы в зале замолчали, а несколько туристов изумленно уставились на нас. Она что-то говорила мне об этом художнике и отчаянно жестикулировала. Из всего сказанного я запомнил только, что картина называлась «Весна», и еще милое лицо девушки на противоположной стене, девушки с развевающимися на ветру медными волосами, которые она придерживала, стыдливо прикрывая свою наготу. Но я был счастлив тем, что счастлива Диана. Мы вышли из музея и опять оказались на берегу Арно. Перед нами вновь раскинулась Флоренция: и мост Понте Веккио, и залитая медным светом набережная, напоминающая отдаленно Петербург.

Мы прошли еще несколько кварталов, и вдруг я увидел здание, которое было не похоже на все, что я видел во Флоренции до этого. Оно было словно отполировано и сверкало новизной, резко контрастируя с окружившими его старинными домами, что буквально дышат историей (местами облупившаяся штукатурка и потемневший камень облицовки лишь добавляют очарования и осознания их ценности). Это был музей современного искусства, и мне почему-то захотелось зайти – назло всей этой старине и идеальной красоте. Диана не сопротивлялась, а даже наоборот – обрадовалась моему такому явному желанию. Пусть современное – но все-таки искусство, живопись! Не сомневаюсь, что в глубине души она надеялась со временем обратить меня в свою классическую веру. Картины в этой галерее напоминали рисунки маленьких детей, несмотря на то что представлены они были великолепно: с совершенным светом и этикетажем во всю стену, объясняющим глубокий смысл полотен, так называемых шедевров современного искусства. В этом я начал уже неплохо разбираться благодаря Диане и количеству посещаемых выставок.

Я ходил по залам, словно что-то искал. Мы прошли весь этаж. Оставался последний поворот. Свернули в небольшую комнату. В ней не было практически ничего, только с потолка свисала лампочка, голая лампочка на нелепом металлическом шнуре. Из нее лилась вода, похожая на чистый желтый цвет. Мне показалось, что он освещает все пространство и меня самого. Цвет лился ниоткуда. Диана стояла рядом и с удивлением смотрела на меня.

– Тебя здесь что-то привлекло?

– Этот свет, – растерянно ответил я, – беспрерывно льющийся свет.

Диана подошла ко мне вплотную и поцеловала в губы.

– Вечно льющийся свет, – повторила она тихо. – Как вечная любовь. – И быстро вышла из зала.

Поэтому я не менял лампочку. Она была для меня самым важным и нужным элементом, единственной связью с той минутой, с тем ускользающим кратким мгновением, когда, находясь в том странном музее, я увидел льющийся ниоткуда свет и осознал всю полноту своего счастья, оказавшегося таким же кратким.