– Каждый человек должен обустроить собственное жилье, а дизайнер помогает распознать внутренний мир человека и отразить его в интерьере, – любила повторять она. А еще она часто говорила, что не существует какого-то особенного современного искусства, есть лишь Искусство – оно спасает людей и помогает им жить. Но в то же время единственным, кого она признавала из относительно современных художников, был Пикассо! Он, по ее мнению, хотя бы действительно умел рисовать, что и продемонстрировал в раннем периоде своего творчества. Просто понимал, что на реализме далеко не уедешь. Пытался выдумать что-то эдакое, новенькое, чтобы стать известным и заработать.

– Ну а что здесь плохого? – При этом она смешно пожимала плечами. – Нормальное желание любого художника.

– Откуда берется эта бесформенность в современном искусстве?

– А мне кажется, это поиск себя и смысла.

– Смысла? – переспросила она в недоумении. – Какого смысла, Марк? Искусство должно нести красоту, вот его главное предназначение. Все остальное – просто желание выделиться.

Эти разговоры я поддерживал из-за любви к Диане, но, в сущности, я ничего не понимал в искусстве и уж точно не ощущал той радости, которую испытывала она. Я и не представлял, что искусство было ее второй жизнью, что она носила в себе роман.

На следующей день мы направились в галерею Уффици, и лицо Дианы просто светилось от радости, как у ребенка, которому пообещали долгожданную игрушку. На Диане было короткое, чуть выше колен, темно-синее платье в маленький белый цветочек. Платье еще больше подчеркивало ее все еще девичий образ, а белые кеды на миниатюрных ножках придавали несколько озорной вид. Мы вышли из отеля и пошли вдоль Арно, который безмятежно нес свои воды в далекое Лигурийское море.

– Марк! – Диана остановилась и зажмурилась. – Знаешь, мне на какое-то мгновение показалось, что я увидела всадников времен Боттичелли и самого Сандро, одиноко бредущего вдоль реки!

– Ну и фантазерка ты у меня! – пробормотал я растерянно и помимо своей воли уставился на набережную, по которой прогуливались немногочисленные прохожие – в основном туристы. Поймав себя на мысли, что действительно пытаюсь рассмотреть среди них одинокую фигуру флорентийского живописца, я улыбнулся Диане, и, наверное, улыбка у меня вышла глуповатой.

Это был ее мир, часть самой Дианы, а она была крайне важна для меня вся, без исключений. Мы шли пешком по небольшим, узким улицам Флоренции – да и как можно передвигаться по-другому в этом городе, где откровения подстерегают путешественника за каждым поворотом и изгибом улиц? Старинный фонтан или изысканная площадь с уютными кафе – в этих изящных палаццо мог бывать сам Леонардо. Вот ты проходишь мимо роскошных дворцовых фасадов и заглядываешь в незнакомые храмы, чтобы полюбоваться живописью и мозаиками, зажмуриваешь глаза, оказавшись перед собором Санта-Мария дель Фьоре, пораженный его великолепием, чтобы подготовиться к тому, что ожидает тебя внутри. При всей своей колоссальности ни собор, ни кампанелла не обрушиваются на тебя, но лишь тепло касаются своей каменной грудью твоей груди. Они так совершенны, что им просто не нужно над тобой довлеть. Они словно стыдливо переносят во времени свою восхитительную совершенную юность.

– Остановись, мгновенье! – сказал я тихо, но Диана уже упорхнула дальше.

– Ты чувствуешь гармонию? Чувствуешь ее запах? – Она летела вперед в своих белых кедах, словно школьница. Было такое ощущение, что она проходила этим маршрутом много раз и знает его наизусть. Запах гармонии! Только Диана могла такое выдумать! Она все время что-то рассказывала, а я покорно ей внимал. Мы свернули с площади на улицу, и Диана бросилась мне на шею.