– Я правильно понял, господин барон, что этот колодец – единственный вход в подземелье и что с незапамятных времен он заделан?

– Да.

– Если только не существует другого входа, о котором не знает никто, кроме Арсена Люпена, что весьма маловероятно, не правда ли, – мы можем не волноваться.

Он составил вместе три стула, удобно вытянулся на них, раскурил трубку и вздохнул:

– Честное слово, господин барон, только огромное желание достроить еще один этаж к домику, где я собираюсь провести остаток жизни, заставило меня взяться за такое простое дело. Я расскажу эту историю моему приятелю Люпену, и тот будет кататься со смеху.

Но барону было не до смеха. С нарастающим беспокойством он напрягал слух, стараясь не упустить ни малейшего шороха. Время от времени он склонялся над колодцем и с тревогой всматривался в темноту.

Пробило одиннадцать, полночь, час.

Внезапно барон схватил Ганимара за руку, тот проснулся и вскочил.

– Слышали?

– Да.

– Что это?

– Это я храпел.

– Да нет же, послушайте…

– А! Слышу! Гудок автомобиля.

– Что это значит?

– Это значит, что Люпен хочет при помощи автомобиля протаранить ваш замок. Я бы на вашем месте, господин барон, тоже поспал… чем, смею вас уверить, я сейчас и займусь. Спокойной ночи.

Это был единственный тревожный знак. Ганимар смог возобновить свой прерванный сон, и барон слышал теперь только его звучный и равномерный храп.

На рассвете они вышли из своего укрытия. От замка, окруженного прозрачной водой, веяло безмятежным покоем. Сияющий от радости Каорн и по-прежнему невозмутимый Ганимар поднялись по лестнице. Ни звука. Ничего подозрительного.

– Ну что я говорил, господин барон? Если говорить начистоту, я не должен был соглашаться… Мне стыдно…

Он достал ключи, и они вошли в галерею.

На стульях, согнувшись и свесив руки, спали оба агента.

– Черт их побери! – проворчал инспектор.

И в то же мгновенье раздался крик барона:

– Картины!.. Сервант!..

Он что-то бормотал, у него прерывалось дыхание, рукой он указывал на пустые места, на оголившиеся стены, откуда торчали гвозди и болтались ненужные веревки. Ватто исчез! Рубенсы украдены! Гобелены сорваны! Витрины с драгоценностями выпотрошены!

– Мои канделябры Людовика Шестнадцатого, подсвечник эпохи Регентства, Мадонна двенадцатого века!

В ужасе и отчаянии он бегал по залу. Вспоминал, сколько было заплачено за украденные вещи, подсчитывал потери, складывал цифры, и все это перемежая бессвязными словами и обрывками фраз. Он топал ногами, как безумный корчился от ярости и горя. Он был похож на человека, лишившегося всего своего состояния, которому теперь лишь оставалось пустить себе пулю в лоб.

Единственное, что могло его утешить, – это остолбенение, в которое впал Ганимар. В отличие от барона, он не двигался. Он, казалось, окаменел и блуждающим взглядом осматривал помещение. Окна? Закрыты. Дверные замки? Не повреждены. Потолок тоже цел, никаких отверстий. Все в полном порядке. Должно быть, ограбление осуществлялось неспешно по безупречному и точному плану.

– Арсен Люпен! Арсен Люпен! – удрученно шептал он.

Внезапно он набросился на двух подручных, как будто наконец решил дать выход своему гневу, он яростно расталкивал их, ругая последними словами. Но те все равно не просыпались!

– Черт возьми! – воскликнул он, – А что, если?..

Он наклонился над ними, внимательно разглядывая: оба спали, но каким-то неестественным сном.

Он сказал барону:

– Их усыпили.

– Но кто?

– Он самый, черт побери! Или его шайка, которой он и руководил. Да, чувствуется его почерк.

– В таком случае я пропал. Ничего не поделаешь.