– Видать, отрожала ты своё, мать, – говорил жене Алексей. – Раньше вон как легко носила, а теперь одни мучения с тобой.

– Помолчи ты, – просила его Людмила. Ненависть к зародившейся в ней жизни стала выплёскиваться наружу и характер всегда весёлой, неунывающей женщины стал злым и сварливым. – Господи, сил моих уже нет. Хоть бы скорее конец…

Алексей, качая головой, смотрел на жену, будто не узнавая её.

И вот теперь всё было позади. Алексей подошёл к кровати и ещё раз взглянул на новорождённую, которая странно морщила крошечный острый носик и дёргала пухлыми губками.

– Нет, точно не в меня, – проговорил он. – Так и на мать вроде не похожа. Может, перерастёт?

– Пап, кто родился? – свистящим шёпотом спросил шестилетний Гриша. – Братик?

– Нет, сестричка, – отозвался Алексей, оглядываясь на столпившихся у порога детей. – Девочка у нас.

– Ой, страшненькая какая! – прикрыла рот ладонью Шура. – На кикиморку похожа. Как звать её будем?

– Любой она будет, Любашей, – нахмурился, услышав слова дочери Алексей. – И не страшненькая она совсем. Просто новорождённая. Вы все такие были. Так, ладно, хватит болтать! Суп на плите, ешьте и спать. И не дай вам Бог мать с дитём разбудить. Шкуру спущу!

Дети отцовских угроз не испугались, он никогда не бил их и, хотя воспитывал строго, всегда жалел.

– Пап, а ты ужинать будешь? – спросила отца Соня. – Руки мойте, а я пока на стол накрою.

Ловкими, привычными движениями девушка расставила тарелки, нарезала хлеб и сало, потом водрузила на стол кастрюлю с ещё тёплым супом. Все ели молча, но с аппетитом, а потом, сытые, разошлись по своим местам и улеглись спать, утомлённые суетными, необычными днями. Соня с Шуриной помощью быстро перемыла посуду, сначала мокрой, затем сухой тряпкой вытерла стол и погасила в кухне свет.

Дом наполнился звенящей тишиной. Дети уснули быстро и теперь сопели, витая в интересных, цветных снах.

Алексей сначала лежал, прислушиваясь к привычным деревенским звукам, потом уснул без сновидений. Где-то неподалёку залаяла потревоженная кем-то собака, пролетела, громко ухая, ночная птица. И вот всё смолкло. Уснула деревушка Заря, утомлённая долгим трудовым днём.

Спит и измученная, исхудавшая за долгие месяцы Людмила. Глаза её ввалились, черные тени легли на щеки, бледные, потрескавшиеся губы превратились в ниточки. Снится ей Ванька Серый. Давит он её своим телом, рвёт на части, острыми зубами как кошка вгрызается в плоть. И мурчит, мурчит, довольным тем, что она никак не может его оттолкнуть.

И невдомёк Людмиле, что это проснулась и ворочается у неё под боком новорождённая дочка Любаша. Вот она заскрипела, закрутила головёнкой, пытаясь освободить из тугих, непривычных пут свои ручонки. Распахнула глазёнки, снова зажмурилась, потом издала мурчащий звук.

И вдруг закричала во всю силу своих маленьких лёгких. Людмила, очнувшись от глубокого сна, вскочила с постели.

Безумным взглядом она взглянула на дочь, а потом, схватив её, отшвырнула от себя прямо на пол. Гулко ударившись о пустое ведро, Любаша дёрнулась и умолкла.

– Что такое?! – встрепенулся Алексей. Подскочил, щёлкнул выключателем и ахнул, увидев младенца, лежавшего на полу.

– Людка! – заорал на Людмилу муж. – Совсем, что ли, ополоумела?! Дитё ведь это!

Он поспешно наклонился, поднял Любашу на руки и положил на свой топчан. Потом позвал старшего сына:

– Андрюха! Беги за фельдшером. Скажи, что ребёнок у нас ушибся. Да быстрее ты, недотёпа. На велосипед садись и айда!

Андрей не стал задавать лишних вопросов и через двадцать минут Анатолий Васильевич переступил порог дома Кошкиных.