***

Прошло несколько дней. Все это время Людмила не поднималась с постели, толком не ела и не слушала упрашиваний Сони, которая просила её взять себя в руки.

– Отстань, не хочу, – то и дело повторяла женщина, отмахиваясь от дочери.

Но в воскресенье утром встала сама, собрала кое-какие вещи и прошла в комнату, где спала младшая дочь.

– Любка!

– А? – спрыгнув с постели, девочка подбежала к матери.

Та грубо схватила ею за руку и поволокла на улицу.

– Мам, а ты уже не болеешь? – спросила её Люба. – Я не болею, меня Соня и Шура лечили. Мам… Мама, мне больно!! Ма-а-ма!! Отпусти!!!

– Мам! Вы куда? – выглянула из огорода Соня. – Мама?

– Любку к бабушке отведу и вернусь, – буркнула Людмила. – Она теперь там жить будет.

– Почему? – удивилась девушка.

– Не твоё дело, – огрызнулась мать. – Я сказала, значит, так надо.

Люба, услышав, что они идут к бабушке Анфисе и мама собирается оставить её там, заплакала:

– Мама, я не хочу! Я дома буду! Мама, пусти! – девочка упала и пыталась ухватиться слабенькими пальчиками хоть за что-то. Но мать волокла её за шиворот по земле, как мешок, не обращая внимания на то, что дочь до крови сдирает ладошки и колени.

Испуганная Соня попыталась отнять у матери Любу, а когда у неё это не получилось, стала звать брата и сестру, завопив во все горло:

– Гришка-а-а! Шурка-а-а! Бегом сюда-а-а! Помогите мне!

Выбежав из дома, брат и сестра ринулись к матери. Ничего не понимая, но догадываясь, что происходит что-то плохое, они окружили её около калитки, не позволяя пройти. Но Людмилу было не остановить:

– Пошли вон! – топнула она ногой. – Не трогайте её, она мне своим вытьём и так всю душу вынула!

– Не надо, мам, пусть Любка останется, – попросил даже не любивший младшую сестру Гришка.

– Быстро домой! – прикрикнула на него мать. – Ну? Кому я сказала?

А потом, ещё раз встряхнув за шиворот младшую дочь, вышла со двора и повернула к лесу, туда, где лежала тропинка в её родную Касьяновку.

***

Долгим и очень утомительным показался трёхлетней девочке этот путь. Через лес и овраг шагали они так медленно, потому что очень скоро обе устали: Людмила из-за узла с вещами дочери, а Любаша – потому что никогда ещё не ходила так далеко и не привыкла к этому.

– Я пить хочу, – наконец сказала она матери, – мама, пить…

– Обойдёшься, – равнодушно ответила ей мать. – У бабушки наешься и напьёшься.

Но девочка уже не чувствовала своих уставших ножек. Она села прямо на землю и заплакала:

– Ма-а-ма… Я хочу домой, к Шуре и Соне… Ма-а-ама-а…

– Не замолчишь, я тебя волкам отдам, – рявкнула на неё Людмила, дёрнув за руку. – Вон они в кустах сидят.

Люба испуганно замолчала.

Они шли ещё очень долго, и девочка все же не выдержала, она мешком свалилась под ноги матери и закрыла глаза.

– Ну давай, сдохни ещё мне тут, – проворчала Людмила, поднимая дочку и встряхивая её за плечи. Голова Любы совсем не держалась на тоненькой шейке, и сама девочка напоминала сейчас не живого ребёнка, а тряпичную куклу, набитую ватой.

Чертыхаясь, Людмила подняла её на руки и понесла, едва ли не впервые с младенчества дочери прижимая её к себе. Лёгкая как пушинка, девочка почти ничего не весила, но Людмила устала за долгую дорогу, тем более что её спину оттягивал тяжёлый узел, а потому, когда она подошла к родной деревне, уже с трудом передвигала ноги.

– Господи, да будет этому конец или нет? – пробормотала себе под нос Людмила, ввалилась в дом матери и бросила на кровать спавшую беспробудным сном дочку.

Увидев дочь и внучку, Анфиса так и замерла, раскрыв рот.

– Это что за явление Христа народу? – приподняла она редкие седые брови: – Каким это ветром вас принесло? И с вещами ещё. Насовсем ко мне, что ли, надумала? А семья как же, Алёшка, остальные дети? Ну, говори уже, что молчишь-то?