– Любопытно, – сказал Струмилин, – хотя чуточку эклектично.

Богачев покраснел и сказал:

– А по-моему, это чистая ерунда.

– Чистая? – улыбнулся Струмилин.

– Чистая – в смысле абсолютная.

– Почему так? – спросила Женя.

– Потому, что лавочник никогда не станет полководцем. Это раз. И еще потому, что полководец спит под суконной шинелью раз пять в году – для журналистов, писателей и приближенных историков. Это два. А то, будто высшая форма наслаждения – знать, что можешь, – бред. Это три. Каждый гражданин должен знать, что он все может, и незачем это его сознание считать чем-то исключительным. Наслаждение исключительно.

Струмилин и Женя переглянулись. В глазах Струмилина заблестели веселые огоньки.

– Вы не философ, случаем? – спросил он.

– Нет, – ответил Богачев, – к счастью, я не философ. А ваша работа в кинематографе, – он посмотрел на Женю, – мне очень нравится. Вы здорово играете: честно, на всю железку.

Струмилин засмеялся, а Женя сказала:

– Спасибо вам большое.

Богачев смутился и начал внимательно изучать меню, хотя заказ он уже сделал.

«Не хватало, чтобы я в нее влюбился, – подумал он. – Романтичная получится история».

Джаз заиграл медленную, спокойную музыку. Богачев поднял голову, посмотрел на Женю и попросил:

– Давайте пойдем потанцуем, а?

Женя поднялась из-за стола и ответила:

– Пошли.

Они танцевали, и Женя все время чувствовала на себе взгляд Ники.

– Ваш папа не будет сердиться? – спросил Богачев.

– Нет, не будет.

– Вы танцуете так же хорошо, как играете в кино.

– Вы тоже очень хорошо танцуете.

– Я знаю.

Женя улыбнулась.

– Нет, верно, я знаю. Я учился в школе танцев, когда был в ремесленном.

– Что вы делали в ремесленном?

– Вкалывал.

– Вкалывали?

– Ну да.

– А зачем же школа танцев?

– Обидно было. Школьники все пижоны, а мы работяги. Ну вот, я и решил постоять за честь рабочего класса. Мы ходили к ним в школу на вечера и танцевали, как боги.

– Как боги?

Теперь засмеялся Богачев.

– Это к тому, что нам неизвестно, как танцуют боги и танцуют ли они вообще?

– Конечно.

– Боги танцуют, – убежденно сказал Богачев. – Боги танцуют липси, когда им грустно.

Музыка кончилась. Богачев шел с Женей между столиками. Ника смотрел на Женю. Ей вдруг стало весело и захотелось показать ему язык. Почему ей захотелось это сделать, она не поняла, но желание такое появилось, и оно было острое. Жене стоило труда удержаться и не показать Нике язык.

«Почему его зовут Ника? – подумала она. – Так зовут балованных детей. Это хорошо, что его зовут Никой. Если бы его звали как-нибудь по-мужски, мне бы не захотелось показать ему язык. И мне было бы неприятно танцевать с другим. А мне приятно танцевать с этим парнем, хотя он весь какой-то непонятный и смешной. Но это хорошо, когда мужчина смешной. Значит, он смелый. Или – добрый».

Когда они пришли к столу, Струмилин уже расплатился.

– Пойдем, Жека, – предложил он, – пойдем, дочка, а то мне завтра рано вставать. Спасибо тебе, мне было хорошо. И все стало хорошо, потому что мы зашли сюда с тобой.

Когда они ушли, Богачев подумал: «Ничего страшного. Я найду ее на студии. И ни за что не буду к ней звонить по телефону. Очень нехорошо звонить женщине по телефону».

Первый, кого Богачев увидел в кабинете командира отряда Астахова, был давешний мужчина из ресторана, отец Жени.

– Познакомьтесь, Павел Иванович, – сказал Астахов, когда Богачев представился ему, – это ваш второй пилот.

– Здравствуйте. Зовут меня Павел Иванович. Фамилия – Струмилин.

– Струмилин? – поразился Богачев. – Тот самый?

Астахов засмеялся и сказал:

– Тот самый.