Берусь пальцами за деревянные перила, немного наклоняюсь вперед и набираю полную грудь воздуха.

Выдыхаю облачком раскаленного пара и, как мантру, повторяю в своей голове: «Все будет хорошо, все будет хорошо…»

— Что, уже тошнит? – слышу откуда-то справа ироничный женский голос.

Напрягаю зрение, но в темном углу есть лишь рассеянная тень.

Впрочем, она не играет в прятки и медленно выходит на маленькую «арену», образованную желтым светом фонаря.

Лиза, моя падчерица.

С узкой сигаретой, зажатой между идеально ровными пальцами с длинными острыми ногтями. Не рука, а лапа хищной птицы. Даже смотреть неприятно, хоть, говорят, сейчас такое в моде.

— Просто дышу воздухом, - отвечаю я, чуть сильнее кутая плечи в болеро из серебряного соболя.

Она кривит губы и стряхивает пепел прямо под ноги, хоть протяни руку – и на маленьком столике справа стоит ряд бронзовых пепельниц.

— Ты моложе, чем я думала. – Осматривает меня с ног до головы. – Нравится старое мясо?

Это она так об отце?

Я слышала, что в богатых семьях свои причуды, но даже мне, хоть меня никогда не баловали деньгами и вседозволенностью, не пришло бы в голову сказать что-то подобное о своих родителях.

— Я вегетарианка, - мой ответ.

— Серьезно?! – Лиза лениво смеется, затягивается и снова смеется. – Значит, мамочка права и ты действительно просто еще одна его овца. Имей ввиду, Долли: никто и никогда не встанет между мной и отцом. Потому что я его любимая единственная доченька, а ты только временная подстилка для известных нужд. В папочкином возрасте мужчин часто тянет делать глупости. Например, - кончиком зажженной сигареты она не очень аккуратно обводит мой контур, - заводить говорящий скот.

Она проходит мимо и нарочно громко охает, как будто в самом деле «случайно» стряхнула пепел прямо на подол моего свадебного платья. Пожимает плечами, корча извинения, и ныряет в зал, оставив после себя вонь ментолового дыма и дурного воспитания.

Помню, как однажды, пару недель назад, когда мы со Светой после примерки платья зашли посидеть в кафе, сестра вдруг начала рассказывать о том, что у Островского очень дурно воспитана дочь, и что она скорее придушит ее собственными руками, чем прогнется под «капризы мелкой засранки». Тогда эти ее слова показались мне довольно жестокими. Всем нужна семья и любящие родители – нам ли, двум сиротам при живых отце и матери, этого не знать? Даже попыталась вступиться за Лизу, хоть не знала о ней ничего, кроме имени. А Света посмотрела на меня, как на полоумную, и предложила избавляться от травоядного взгляда на мир, пока его хищники не пустили мне кровь.

Только теперь я начинаю понимать, о чем она тогда говорила.

Выждав еще пару минут, возвращаюсь в зал.

Островский уже ищет меня взглядом и когда усаживаюсь на свое место, наклоняется, чтобы сказать на ухо:

— Будь добра, больше не делай так, чтобы я искал тебя – и не мог найти.

— Я просто вышла подышать воздухом, Марат, - инстинктивно пытаюсь защититься, в ответ на что он находит под столом мое колено и медленно, словно тиски, сжимает его до моего едва сдерживаемого вскрика.

— Будь всегда на виду, Анфиса. Это понятно? Я хочу всегда знать, где ты, с кем и чем занимаешься. В любое время, когда мне захочется. Если я звоню посреди ночи – ты берешь трубку. Если я звоню, когда ты в душе – ты берешь трубку. Если я хочу, чтобы ты бросила все и приехала в ту точку, куда я скажу – ты собираешь вещи и выезжаешь. Или вылетаешь.

Синий взгляд мгновение фиксируется на моем лице.

Пальцы снова начинают выкручивать колено.