– Детка, вставай, простынешь! – мама уже была рядом, я даже не слышала, как она поднялась на третий этаж. – Перестань плакать. Нам нужно доносить мальчика. Подумай о ребенке.

Она понимала меня с полуслова. Ее лицо, обычно мягкое и доброе, сейчас было решительным. Мама мягко взяла меня за плечи и повела вниз. Мы вышли из подъезда к припаркованному автомобилю. Она помогла мне сесть и пристегнула ремень безопасности. Потом вернулась за чемоданами и закинула их в багажник.

– Мам… Но Костя… Как же он? И там Таня… – всхлипывала я.

– Вот тебе и ответ. Этот твой козел не пропадет. Таня не бросит столь лакомый кусок.

– Мам… Это ошибка. Мне надо вернуться, – упрямилась я.

– Сиди! А то в больницу увезу, – пригрозила она, усаживаясь на водительское место. Завела машину и, не глядя на меня, тронулась с места. – Я сейчас с гордостью могу сказать: я была права. Твой Костя – козел!

– Мам… – я начала рыдать еще сильнее. Слезы катились по щекам, и я чувствовала, что они намочили воротник водолазки.

Мама молчала, сосредоточившись на дороге. За окном мелькали дома, деревья и люди. Я пыталась представить, что сейчас происходит дома, но мысли путались. Костя… Таня… Как он мог так поступить?

Машина резко затормозила на светофоре, и я вздрогнула. Мама повернулась ко мне и, улыбнувшись, сказала:

– Все будет хорошо, милая. Мы справимся. Ты сильная, и я рядом.

В этом у меня были сомнения…

Но в ее глазах я видела страх. Она боялась за меня. Боялась, что я никогда не смогу забыть Костю и найти в себе силы двигаться дальше.

В этот момент я поняла, что она тоже страдает. Страдает не меньше меня. И от этого мне стало еще больнее.

Наша двушка встречала тишиной, которую теперь нарушал лишь мой тихий плач. Кот Черныш, обычно игривый и любопытный, смотрел на меня с удивлением, словно пытаясь понять, что со мной происходит. Его глаза, блестящие и живые, сейчас казались грустными.

Усадив меня в прихожей на пуфик, мама ушла за чемоданами. Я слышала, как она передвигается по подъезду, как звенит замок чемодана, как шуршат колеса, когда она втаскивает их в зал. Все эти звуки казались далекими и нереальными.

Вернувшись, мама присела рядом со мной, сняла с меня потрепанные кроссовки и бережно поставила их у двери. Ее руки были теплыми и нежными, и от этого прикосновения я почувствовала себя немного лучше.

– Пойдем, – тихо сказала она, поднимая меня и ведя к дивану. Усадив меня на него, она присела рядом и взяла мои руки в свои. – Теперь рассказывай.

Я всхлипнула и тихо произнесла:

– А нечего… Только вот это… если что-то объяснит…

Я достала из сумки смятые листки бумаги и протянула их маме. Она взяла их осторожно, словно боялась, что они рассыпятся в ее руках.

– Можно я полежу? – спросила я, чувствуя, как по щекам текут слезы.

Мама всполошилась, ее глаза наполнились тревогой. Она забрала сумку и помогла мне улечься на диван. Подсунула под голову подушку, укрыла теплым пледом и гладила меня по спине, словно пытаясь успокоить. Меня знобило, и я знала, что это не просто холод. Это было чувство одиночества, страха и боли, которые я не могла объяснить словами.

– Все будет хорошо, – прошептала мама. – Я рядом.

Прикрывая глаза, я увидела, как она уходит, унося с собой сумку и документы. Дверь зала тихо закрылась за ней, оставляя меня в пустоте. Ко мне запрыгнул Черныш, его теплая шерстка и знакомое урчание стали моим спасением. Он устроился на пледе, положил голову мне на живот и громко замурлыкал, как будто пытался утешить.

– Хоть кому-то я не безразлична… – прошептала я, поглаживая его. Ладонь согревал мягкий теплый бок, но внутри меня все еще был холод предательства. Слезы закончились, а боль не утихала. Котик дарил мне тепло, которого было слишком мало, чтобы растопить этот лед.