Карин улыбнулась еле заметно, не без намека на ехидство:

– Сначала Мишель не поняла, что сказал Хайлендер, она же все еще была возбуждена после записи. Потом в какой-то момент мне показалось, что она вот-вот грохнется в обморок, у нее лицо побелело, желваки на щеках заходили. Затем она просто взбесилась, орала, что он чертов придурок, поднявшийся благодаря тому, что лизал задницы, убирал туалеты и готовил кофе всяким шишкам в Лондоне…

– Это и в самом деле правда, – заметила Анна.

– И что он не осмеливается принимать никаких решений самостоятельно, так как всего лишь облеченная властью марионетка без мозгов и члена…

Анна Снапхане хихикнула.

– Все выглядело почти забавно, – согласилась продюсерша. – Хайлендер считал, что Мишель должна быть благодарна ему, поскольку он взял на себя труд лично уведомить ее об этом. Ему ведь достаточно было известить ее письменно, по электронной почте. Ей, естественно, выплатят компенсацию за целых полтора года, при условии, что она выдержит пункт договора относительно карантинного периода.

– То есть не станет работать ни на кого другого, даже если ее выгнали.

– Точно, – подтвердила Карин Беллхорн. – Если она где-то устроится руководителем программы, ее привлекут к суду за нарушение контракта. И на этом ведь все не закончилось. После ссоры в Конюшне Мишель наехала на своего менеджера, назвала его кровососом и дармоедом и так далее.

– Фоллин тоже получил пинка под зад?

Карин Беллхорн закурила сигарету. Потрогала пальцем нижнюю губу.

– Я не знаю, – сказала она. – Мне, черт побери, ничего больше не известно.

Внезапно Анна почувствовала, что снова готова расплакаться.

– Чем мы, собственно, занимаемся? – прошептала она. Некоторое время они опять сидели молча. Звуки из соседних помещений просачивались к ним сквозь стены. Над ними Себастьян Фоллин пустил воду в раковину. У Хайлендера справа от них орало радио. А слева кашляла Барбара Хансон.

– Послушай, – сказала Анна Снапхане, – кто, по-твоему, сделал это?

Карин поместила кончик языка в уголок рта, задумалась.

– Я не знаю, – ответила она. – А ты как считаешь?

– По-твоему, это был кто-то из нас? – прошептала Анна почти неслышно.

Продюсерша посмотрела в сторону окна ничего не выражающим взглядом.

– Технический персонал уехал домой, как только автобус упаковали. Остались лишь Гуннар и мы.

– А может, это сделал кто-то другой, совершенно посторонний?

– Среди ночи?

Карин посмотрела на Анну бездонными глазами, покачала головой.

– Нет, – прошептала она. – Это был кто-то из нас.

Анна Снапхане так громко сглотнула, что этот звук эхом разнесся в тишине.

– Поэтому надо быть осторожной, что бы ты ни говорила, – продолжила Карин, – и с кем бы ты ни откровенничала.

Анна кивнула, страх вернулся к ней, глаза расширились.

– Ты видела что-нибудь? – спросила Карин. – Что-нибудь странное?

Подозрительность сразу овладела Анной Снапхане, сомнение проснулось в ее душе.

– Нет, – прошептала она. – А ты?

Карин покачала головой, и Анна увидела отражение собственных мыслей в глазах продюсерша.

– Мне надо идти, – сказала она и поднялась снова с неприятным ощущением в животе.

От взаимного доверия, еще недавно царившего между ними, сейчас не осталось и следа.

Главный редактор Торстенссон не давал знать о себе. Андерс Шюман обеспокоенно ерзал на своем столе в стеклянном закутке в дальней части редакции, и с каждой минутой его раздражение росло. Перед ним лежало несколько юридических документов, исковые заявления, поданные в Стокгольмский суд, по которым в качестве ответчика должен был выступать «ответственный издатель «Квельспрессен». И речь там шла о клевете в различных ее формах.