Я снимаю халат и надеваю платье из струящейся ткани – на черном фоне букетики цветов. И кофточка в тон этим букетикам. Ну, колготки и туфли – вообще без проблем.

– Подкрасилась бы. А то ведь с лица на смерть похожа.

– Да ладно, Матрона Ивановна, тут ехать всего ничего, обойдусь.

– Халат-то в пакет упакуй, и тапки тоже.

Я запихиваю в пакет халат и тапки и оборачиваюсь к санитарке. Отчего-то я привязалась к этой странной старушке, вот и сама не знаю, отчего.

– Ну, надолго я с тобой не прощаюсь, скоро в гости пожалуешь, – она крестит меня и подталкивает к двери. – Идем, пора домой, Валерик заждался.

Мы выходим из палаты, на тумбочке и окне сиротливо желтеют цветы. Очень я отчего-то люблю желтые цветы, хоть розы, хоть тюльпаны, хоть ирисы – да любые. Вот только нарциссов не люблю в букетах. На грядке – сколько угодно, а срезанные поставить – почему-то нет.

Он ждет в коридоре, всем своим видом показывая, что ситуация самая что ни на есть рядовая. Только ни хрена она не рядовая, и мы оба это знаем.

– Ну что ж, дети, идите! – Матрона Ивановна смотрит на нас весело и иронично. – Не убейте только друг друга, характеры-то у обоих – ух! Жду в гости.

Она уходит в отделение, а новый мой знакомец берет у меня из рук пакет с халатом и кивает:

– Я там машину припарковал недалеко. Поедем, что ли.

Я молча иду за ним. Не знаю, как на него реагировать. С одной стороны, он был с моими детьми, когда им был нужен кто-то рядом – кто-то взрослый. С другой стороны, в моем доме после смерти Клима отродясь не ночевали мужчины, даже в качестве диванного постояльца, и то, что все это решили помимо меня, мне, конечно, не очень нравится. Ладно, три дня, а потом он уедет, и будем жить, как жили. Так и быть, ведь он заботился о моих детях.

– Я понимаю, что ситуация тебя напрягает.

Ага, он вспомнил, что тогда, ругаясь, мы перешли на «ты».

– Да не то чтоб напрягает, но, безусловно, для меня это нетипично.

– Я знаю. Послушай, так вышло, что…

– Мне дети все объяснили. Не парься попусту, не о чем толковать – я рада, что ты был с моими детьми, что они не остались одни, голодные…

– Без шапочек и курток…

Это он пытается шутить, но мне такие шутки никак – потому что близнецы когда-то замучили меня своими болезнями: и ветрянка, и корь, и скарлатина, и просто вирусы, которые они хором цепляли в детском саду и школе, и простывали постоянно! Пока немного переросли и годам к шестнадцати перестали болеть каждый месяц. Зато год назад переболели ангиной, оба сразу, и ангина оказалась тяжелейшая! То-то мне счастья было бы, знай я, что они заболели, а я как на грех сама в больнице и лечить их некому!

– У тебя дети есть?

– Нет.

– Тогда шутки насчет шапочек и курток в сторону. Я знаю, что делаю, когда велю им не бегать голыми по холоду и правильно питаться, я их мать, и мне виднее, что им нужно.

– Они взрослые уже.

– Да, чтобы ковыряться в компах и трахать девок – безусловно. А вот позаботиться о себе они в принципе не в состоянии. Лет до четырех, собираясь на прогулку зимой, они доказывали мне, что куртки, шапки и теплые штаны надевать не надо, на улице же солнце! Они по такому примерно принципу и сейчас одеваются, а потом мерзнут, простывают и болеют. Можно подумать, это один раз было, а ведь даже не двадцать один – а постоянно. И пока они не научатся сами о себе заботиться, я отказываюсь считать их взрослыми.

– Ну, доля правды в этом есть. Во время пребывания в твоей квартире я отметил их полнейшую бытовую беспомощность, которую по мере сил постарался ликвидировать, хотя бы в части питания.