– Я вот только спросить хотела… Помните, в тот день, когда меня отравить пытались… Мне сквозь сон слышались ваши слова – какие-то странные…

– Это защитные слова, оберег, что читается на дочь. У тебя нет матери, у меня нет дочери – вот и прочитала я его над тобой, чтоб враги никакие не одолели тебя. Считай, удочерила тебя, неприкаянную.

– Но почему?!

– Надо так, – Матрона Ивановна вздыхает. – Есть вещи, которые нужно сделать только так, а не иначе, и другого ответа не ищи. Так что навещай меня, конечно, ты мне теперь родня.

Я чувствую себя очень странно. И приятно это слышать, и не понимаю я, отчего эта женщина выбрала меня. Я ведь не самая добрая на свете, и людей, в общем, избегаю – если меня не вынуждают к общению какие-то обстоятельства. Только Марконов стал исключением, но он и вообще во многом для меня исключение.

– Давай вещички твои соберем, где сумка-то? Не забудь ничего, примета плохая – забыть что-то в больнице, значит, вернешься сюда.

– Ой, нет, я не хочу.

– Да кто же в здравом уме такого захочет.

Я собираю свои вещи, но это глупо делать в халате и тапках, а другой одежды у меня нет. Та, что была на мне в момент, когда я попала в больницу, пришла в негодность, и близнецы сказали, что к выписке притащат новую одежду, из моего шкафа. Правда, я значительно похудела за это время, но доехать до дома в обвисшем платье все-таки смогу.

– Можно?

Высокий симпатичный мужик в джинсах и клетчатой рубашке, наброшенной поверх черной футболки, стучит в дверь. Ну, чисто символически – дверь-то открыта.

Я удивленно смотрю на него – что ему здесь надо? Он явно ошибся палатой.

– А, Валерик! Что ж ты, сынок, не заходил так долго?

– Да хотел дать вам время поговорить, – он ставит на кровать пакет. – Вот, Ольга Владимировна, ваша одежда. Мальчишкам в институте пары передвинули, они не смогли приехать, так я сам привез.

– Ну и молодец, – Матрона Ивановна гладит его плечо. – А то ведь затосковала наша птичка в больничных стенах. И то сказать – весна какая на улице, а она здесь взаперти мается!

Я смотрю на все это и пытаюсь как-то склеить впечатления. То есть вот этот мужик и есть тот самый бородатый троглодит, который стащил меня с моста, который ударил близнецов, который пробрался в мой дом и… Бог знает, что еще, но если бы мне сейчас сказали опознать его, я бы с чистой душой поклялась, что впервые его вижу. Разве что голос похож, но мало ли на свете похожих голосов.

– Тогда вы одевайтесь, а я за дверью подожду. Это ваша сумка? Ничего не забыли? Примета плохая – оставить что-то в больнице.

Я молча пялюсь на него, не в силах произнести ни слова. Наша первая встреча происходила при таких обстоятельствах, что мне и вспоминать не хочется, да и поругались мы с ним тогда здорово.

Он подхватывает мою сумку и выходит.

– Ну, чего застыла? Давай, Оля, одевайся – и домой, – Матрона Ивановна достает из пакета вещи, аккуратно раскладывает на кровати. – Ишь, материя какая – и не измялась почти. Сейчас наденешь, и совсем расправится. Платье-то красивое, и кофточка хоть куда.

Платье это я вижу впервые, как и кофточку. Они совсем не в моем стиле, зато очевидно, что моего нынешнего размера. Судя по всему, притащив шмотки из магазина, близнецы их постирали – все-таки не зря я их приучала к порядку. И колготки моего оттенка, самые светлые. Белье вышитое, кружевное, тоже новое… А вот туфли – мои, удобные, с бантиком. Обувь и белье – единственная вольность, которую я себе позволяла в одежде. Белье, кроме меня, все равно никто не видит, а потому можно покупать все, что нравится, а туфли у меня все на низком ходу, зато в бантиках и цветочках. Это мой ответ Чемберлену – Его Величеству Дресс-коду, будь он неладен.