– Я позвонил твоим сыновьям, они уже едут.

– Сукин ты сын, гореть тебе в аду за это.

– Это почему же?

– Это потому, что им нужно будет сегодняшний вечер пережить еще раз – когда я выйду отсюда и снова буду там, где ты меня взял. Они же дети еще, я ведь постаралась все сделать с минимальными для них неудобствами, и не надо было им звонить, они и знать не должны были, что…

– Ты спятила?

– Иди к черту!

– Не была бы ты сейчас так больна, я бы тебе такую затрещину выдал – голова бы отлетела.

– Действуй.

Он яростно смотрит на меня, но мне все равно – я просто хочу собраться с силами, встать и уйти отсюда, и злость мне поможет преодолеть боль.

– Круглов едет сюда, синяк будет смотреться непрезентабельно.

– Да не стесняйся, чего там.

– Дура!

– От такого слышу!

Марконов совсем не такой. Он бы, наверное, тоже ругал меня – но ему, по большому счету, скорее всего, наплевать на меня – живу я или умру, найдет себе другую говорящую игрушку. А этот прицепился, как банный лист. Стоп. А где он взял телефоны детей?

– Ты рылся в моем сотовом?!

– Смешно ты их обозначила: Ребенок-1 и Ребенок-2. По старшинству, что ли?

Матвей старше Дениса на пятнадцать минут. Мы с Климом очень долго думали, как назвать мальчиков, учитывая, что мы ждали девочек, а потому они две недели были у нас просто пронумерованы. Потом Ребенка-1 назвал Клим, второго – я. Денисом зовут одного моего хорошего друга, и мне хотелось, чтобы Ребенок-2 был таким же классным, как его тезка.

– Ну, и чего тебе не хватало в жизни, финансовый аналитик?

– Не твое дело.

Я лихорадочно соображаю, что мне сейчас делать, пока здесь не появились дети, потому что я больше не выдержу войны с ними.

– Конечно, она о нас позаботилась. Даже супа сварила.

– Ага, как всегда. Смотри, Мэтт – вполне жива.

Они всегда производят на неподготовленные умы очень сильное впечатление, мои мальчики. Красивые, очень стильные, очень продвинутые – и абсолютно безжалостные.

– Мать, ты вообще в своем уме? – Матвей иронично щурится. – Что это была за демонстрация невиданной истерики?

– Она решила все сама, за нас тоже – как всегда.

– Да. Похоронную контору даже оплатила. Ты видел это, Дэн?

– А то! И я…

– А ну заткнитесь, сопляки!

А потом произошло нечто, чего я не успела предотвратить. Огромный бородатый мужик как-то очень быстро – я не заметила даже, как успел, – отвесил тяжелые подзатыльники моим детям. Какой-то мудак посмел прикоснуться к моим детям, и Денька даже упал!

Я только и смогла, что рвануться и оттолкнуть его, игла выскочила, перевернулась капельница, я прикрыла своего ребенка, а он сидит на полу и недоумевающе смотрит на ударившего его агрессора. Да я сама никогда не била своих детей, и вдруг – такое!

– Не смей бить моих детей, троглодит! Роди своих, вырасти и лупи, а к моим не смей прикасаться, я тебе сердце вырву, сукин ты сын! Сыночка, ты как?

– Да ничего… Мам, ты ложись, что ты вскочила? Смотри, снова кровь!

Кроме крови, вернулась и боль. Много боли, тупой, тяжелой, не дающей дышать.

– Что здесь происходит?!

Еще один огромный мужик с басовитым голосом, в зеленой пижаме, но без серьги в ухе.

– Почему валяется капельница? Почему больная на полу? Почему здесь посторонние? Кто разрешил волновать больную, почему она до сих пор в этой одежде, почему не обработаны ссадины на коленях?

Он громыхает где-то вверху, а я сжимаю руку Дениски, прижимаюсь к его волосам, целую лоб, и он знакомо пахнет, и его глаза растерянные и испуганные. И заплаканные, хоть он и старался их осушить какое-то время назад.

Меня поднимают, снова подсоединяют к капельнице, что-то колют.