– Искусство, – включился в игру брат.

– Чужие произведения критикую излишне злобно.

– Сельское хозяйство?

– Животных люблю. Не люблю людей, которые их обижают, аж руки о меч чешутся.

– Военное дело? – Тут она ехидно подняла бровь и, посмотрев, что улица обезлюдела, ушла в галоп. Догнал ее Фил уже за границей села, где она остановила Пеструшку и позволила прожорливой лошади жевать понравившуюся елочку. – Да, при твоей дисциплине… Но на твоем месте я бы не отказывался так легко от искусства, ты могла бы писать баллады.

– Фил, очнись, я лютню не могу настроить, а когда играю, путаю пальцы и сбиваюсь.

– Учись играть на арфе!

– Я хочу быть колдуньей. Как мама, как ты, как вся Инесса. А вместо этого хожу и думаю о том, не что мне нравится, а от чего меньше воротит! Давай о море поговорим или о твоем назначении, а? Ты когда работать начнешь?

– После сенокоса.

– А отряд большой?

– Двенадцать человек. Десятилетки. – Он говорил неохотно, будто на допросе.

– А кто еще с ними заниматься будет? Хорхе?

– Нет, первые два года только я, потом уже посмотрим. У меня есть идея вообще провести реорганизацию обучения.

– Ты еще ни одного занятия не отвел, наставник!

Филипп наградил сестру кривой усмешкой и без предупреждения пришпорил коня. Они были похожи не только внешне.

Мыльняки предупредили о себе загодя: еще даже частокол и крыши не показались, а брат с сестрой уже поняли – подъезжают. Воронье кружило черным облаком, будто здесь была битва, но кружило как-то странно. Польстившись на сладкий запах разложившейся плоти, ни одна птица не рисковала ее расклевывать, лакомясь.

Могильник – вот что встречало путников первым в селе Мыльняки, славившемся двумя промыслами: мыловарением и заводом мясных коров. Буренки лежали в выкопанной траншее, некоторые будто живые, некоторые начавшие разлагаться. Некоторые – судя по черным следам в траншее – уже сгоревшие в очистительном пламени.

– Значит, он все-таки поехал сюда, – тихо произнес Филипп.

– Кто?

– Тот колдун, о котором говорил смотрящий.

Айрин с трудом отвела взгляд от теленка, по глазницам которого ползали мухи.

– Мы опоздали, да?

– Лошадей придется отпустить, нечего им в селе делать.

Дальше шли пешком. Пеструшка попыталась увязаться за хозяйкой, но парень отпугнул ее заклинанием, выставив отвращающий барьер в версте от забора.

Теперь ни одна тварь его не пересечет, пока он не снимет заклятия. Или не умрет.

Ворота стояли нараспашку, на улицах – пусто как ночью. И везде воронье: на заборах, плетнях, деревьях, крышах домов.

– Эй! Вы кто? – Грязный, вымазанный в навозе мужик со всклоченной бородой направил в сторону пришельцев вилы.

– Колдуны, милсдарь хороший, смотрящий в помощь отрядил.

– С чегой-т такая доброта? Аж три штуки, или боятся, что и до них коровья смерть дойдет?

– А как не бояться! Да и вам подмога нужна! Верно? – Мужик подошел к ним ближе, он был на полголовы ниже долговязого Филиппа и в два раза шире, будто гном.

– Деньги у нас нет, мы и тому колдуну так сказали!

– Ушел? – усмехнулся молодой чародей, знал – этот заказ оплатит вся округа Береговниц.

– Не ушел. Вон идите в большой коровник, там он с оставшейся скотиной.

Село доселе бед не знало. Домики были старые, скатанные еще прадедами местных жителей, но справные и ухоженные. Ставни изукрашены резьбой, как и карниз, и трехступенчатые крылечки. Дранка на крышах свежая, сочащаяся смолой на летнем солнце. У колодца – тоже не обиженного умелым резчиком, стояла новая дубовая бадья. А вот коровник выстроили недавно. Общий, один на все село, и тоже строили с какой-то небывалой любовью, но любовь коров не спасла.