Двигался эшелон неспешно. На Урале хватили морозы ниже 50, печурки в теплушках были раскалены докрасна, а на стенках вагонов – полуметровый слой льда. Паровозы не кипели, застряли где-то на станции в Башкирии. Сердобольные жители разобрали лейтенантиков по домам – подкормить, обогреть. Игорь решил не только обогреться, но и помыться-побриться, замешкался. Прибежал на станцию – состава уже не было. Таких набралось человек пять-шесть – отставшие от эшелона, дезертиры по законам военного времени. Военный комендант успокоил: скоро пойдет дрезина, нагоните, не горюйте. Хорошо, дрезина оказалась закрытой, домчались до станции Янаул, а состав еще не приходил и ожидался не раньше чем через 10 часов. Молодые лейтенанты, получившие при выпуске денежное довольствие, были при деньгах, а в городке – ярмарка, отмечался мусульманский праздник. Десять часов даром не пропали, а то черт его знает, что ждет впереди! На станции эшелон уже стоял. Нагоняй получили, но все обошлось, снова со своими в теплушке.

На соседних путях в Зеленом Доле остановился санитарный состав с ранеными с фронта. Кое-где из санитарного поезда вышли ходячие раненые продышаться, покурить. Из пассажирских вагонов – офицеры, из теплушек – солдаты. Свежеиспеченные лейтенанты, осмелев, подошли к вагонам. Разговоры, разговоры о фронте, о ранениях. Первые «трофеи» подержали в руках: зажигалки, часы, перочинные ножики, открытки. У раненых – веселые глаза: живые, едут в тыл, дышат таким вкусным морозным воздухом. Лица какие-то непривычные, открытые, приглашающие к общению, мудрые, что ли. Запросто делятся табаком, втягивают в разговор: «Ну, если так, как мы, скоро поедете – живы будете!» Кое-кто ехал в санпоезде уже по второму разу.

Лейтенантам ой как хотелось заглянуть в вагоны к лежачим, но какой-то сковывающий страх не давал сделать шага. А тут еще к санпоезду подкатили розвальни – санки с заиндевевшими сивками-бурками. Из вагонов, из теплушек вынесли по несколько огромных, в рост человека, кулей в мешковине и сложили в санки штабелем. По спинам лейтенантов пробежал холодок – в пути раненые умирали. «Да на каждой крупной станции так», – обыденными голосами сказали ходячие. Так же обыденно, как привычное дело, санитары расписались в каких-то ведомостях, возчики сунули бумажки за пазуху, и никто даже не оглянулся вослед убегающим саням.

Поезд, идущий на запад, сипло прикрикнул, лейтенанты поспешили по теплушкам, им вслед благословляюще помахали руки раненых со ступенек также трогающегося санитарного – на восток.

Холодом и нездешним ужасом повеяло от того поезда с ранеными, но никто не посмел показать вида, когда обсуждали встречу на стоянке. Но паршивый холод страха ввинчивался в мозг. Фронт приоткрывал свое безжалостное лицо. Доблестные, героические воины с плакатов, сплошь совершающие подвиги, уходили из сознания, замещались лицами из санпоезда, узнавшими что-то, еще неведомое лейтенантам.

Вчерашние мальчики становились все жестче. Там, в Тюмени, в минометном батальоне старшина одной роты никому не давал житья: хамство, издевательства, мордобой. Полагал, что «строгостью» заработает себе местечко в училище надолго: фронт страшил всех. Из старшины лезла подлость, замашки гулаговского служаки и величайшее презрение к подчиненным, особенно «образованным».

В теплушке он продолжал свои «художества», и как-то само собой вышло, что на крутом вираже дороги, в мороз, посреди тайги эту скотину вышвырнули из вагона под откос в чем был. Помолчали вокруг печурки, и все пошло своим чередом, как и несколько минут назад. Каждому был преподан урок. Вот так – и все! Не знали еще мальчики и не предполагали, с какими типами им придется столкнуться на передовой, где проявляются крайности психики человека – или светлые чистые люди от Бога, на которых можно положиться, как на самого себя, или те, кого не только за спиной, рядом с собой держать опасно, где черная, уродливо сформировавшаяся душа в сложных обстоятельствах высвечивается в ужасающем безобразии. Эх, мальчики, что-то уготовано каждому из вас, таких одинаковых в армейских одежках, с такими одинаковыми прическами.