Эшелон перебирал шпалы до самого Подмосковья и остановился в Люберцах! В диспетчерской молодому контактному лейтенанту Бескину сказали, что завтра к вечеру эшелон перекинут в Ховрино, на Октябрьскую дорогу. Какие еще могли быть сомнения! После того санитарного поезда оказалось очень важным зайти к родным, попрощаться – мало ли что... Вещмешок через плечо – и рванул в Москву на электричке. На выходе из Казанского вокзала – патрули. Пришлось дать задний ход. На входе в метро – патрули. По шпалам дошагал до Сокольников, там удалось проникнуть в метро и – на Арбат, где жила вся родня. В 1937 году улицу «прочистили»: Сталин ездил по ней за город, и всех, кто казался неблагонадежным, «попросили» с Арбата. Так семья оказалась в домике в Ховрине, сейчас пустом: родители были в эвакуации. Утром трамваями, пешком с пересадками добрался до Ховрина. Эшелон стоял на памятном Втором посту. Начальник эшелона встретил, естественно, разнообразной русской словесностью, понося Игоря в хвост и в гриву: в Москву вслед за ним ушел весь взвод, но так как москвичей во взводе не было, то их всех быстро повылавливали патрули. Начальство, тоже не зная Москвы, теперь прихватило Игоря с собой – выручать из комендатуры беглецов-неудачников. Из комендатуры всех привели строем, запихнули в теплушку, приставили часового, чтобы снова не рванули куда-нибудь погулять.

Поезд приближался к Бологому, а оттуда – в Едрово, где находился офицерский резерв Северо-Западного фронта. А Игоря опять подвели ноги. Еще до Москвы по дороге разболелся палец. После беготни по городу ногу разнесло, под ногтем образовался огромный нарыв, наступать было невозможно. В госпитале в Гузятине сделали все в лучшем виде – рванули ноготь, резанули нарыв, выписали через несколько дней. Игорь прибыл обратно в резерв. «Где наши?» А нету, говорят, больше ваших! Как? А так! И рассказали, что привезли лейтенантов к штабу армии на машинах, а дальше объяснили: двигайтесь по тропе, протоптанной в снегу, дойдете до нужного места. Провожатого не дали. Путь был неблизкий. Ребята увидели, что тропа огибает большую поляну, скорее целое поле, и решили спрямить путь. Старая истина о том, что тот дома не ночует, кто напрямик ходит, им была неведома, а уж фронтового чутья им только предстояло набираться. Первый взрыв перепугал всех своей необъяснимостью, люди заметались по глубокому снегу, дальше – больше, взрывы, взрывы. Кругом было свое минное поле! Из всех лейтенантов, ехавших из Тюмени в той теплушке, в живых, как оказалось потом, остались трое: Коля Михайлов, лишившийся сразу ноги и потому уцелевший, Юра Доценко, отбывавший в это время на губе грех (будучи в резерве в наряде у продсклада, изголодавшись за дорогу, решил достать из «объекта» вяленую воблу штыком через окошко), да Игорь. Снова ангел-хранитель помахал крылышком над ним, а для Юры хранительницей оказалась вобла, такие-то горькие шуточки...

Если в человеке заложено такое, странноватое на первый взгляд качество, как привычка к непривычному, способность быстро адаптироваться к новому, то прыжок в жизнь на передовой линии фронта – не более чем смена обстановки. И вот, наконец, она – передовая линия фронта, от которой до вражеских траншей – рукой подать. Но рядом свои люди, достаточно спокойные – скорее усталые, без паники – скорее равнодушные, погруженные в эту непрерывную, накапливающуюся сутками, неделями, месяцами усталость, в невыспанность, в какую-то обреченность обстоятельствам. Раз люди спокойны – и тебе нечего дергаться. Кое-кто уже виделся многоопытным, скорее мудрым, постигшим генетическую мудрость выживания. Такие потом действительно оказывались самыми интересными людьми.