— А что вокруг-то происходит? А то я тут от тоски загнусь, — пожаловался Виталька, уплетая пирожок. — Недавно попросил Савву что почитать принести, так эта сволочь притащила «Основы изготовления ядов».

Я хихикнула. Он бросил на меня недовольный взгляд. Красив, стервец. Лицо прям — модель. Глаза зеленые, как у нашего Чугайстрина. Каштановые волосы до плеч, шелковистые, с легкой волной; телосложение что надо. Мне предлагал встречаться, только отшила. Не успеешь оглянуться — с другой ворковать будет.

— Не любишь ты меня, Динка, — печально произнес он, — совсем не любишь.

— Не-а, — показала я язык, — я злая и бесчувственная.

— Сестра злыдня, — тяжко вздохнул Виталька. — Так что нового?

Этот вопрос вернул меня в мрачное расположение духа. Но Красавич не виноват, нечего на него рычать.

— Заболел наш куратор, временно группу взял Дожденко.

Лицо Витальки вытянулось:

— Динка, чем заболел?! Мольфара же ни одна зараза не возьмет! Мы ж в целительстве ого-го!

Заметив мой укоризненный взгляд, Виталька даже не подумал смутиться. Только хмыкнул:

— Ты меня не бери, я вечно то задания не выучу, то лекцию просплю. Но чтоб препод! Тут нечисто что-то…

— Ты просто не рад, что с нами Дожденко, — подколола я.

Виталька на время замолчал, потом тяжело вздохнул и потянулся за новым пирожком.

— Бессовестная. Хотя не буду врать, это тоже. Но разве тебе самой совсем не жалко куратора? Он же лучше всех, кто у нас был!

Я не нашлась, что ответить. Красавич вытянул наружу мысли, которые старательно прятала в темный угол. Чугайстрина было и жалко, и даже немного боязно… Вон, Громов к нам так и не вернулся. А что с Андреем Григорьевичем? Провел пару, а на следующий день — хлоп! — Дожденко объявляет, что он на подмене. Как и тогда, осенью.

— Проклятая группа, — пробормотал Виталька.

Размахнувшись, выдала ему хорошенькую оплеуху. Больной ойкнул и подпрыгнул:

— Динка, с ума сошла? — прошипел он, потирая затылок.

— А ты глупости всякие не говори, — отчеканила я, — нефиг повторять все за злыднями.

Дверь в лазарет открылась, и послышались тихие шаги. Спустя пару секунд к нам заглянул Шаленый.

— Сидите, — хмыкнул он.

Стянул с вешалки белый халат и принялся надевать. Хм, а до этого где его носило? Шаленого, не халат, разумеется. На территории без форменного одеяния он не появляется же никогда!

— Да, — осторожно кивнул Виталька, — а что?

— Ворковать с девочками с понедельника будешь, — отозвался Шаленый, — прием окончен. Дина, тебя под дверью Багрищенко ожидает, марш отсюда!

Продолжая ворчать и уже не обращая на меня никакого внимания, он приблизился к Красавичу, который невольно сглотнул. Стараясь не расхохотаться, я быстро выскочила из помещения и даже не попрощалась. Сейчас им обоим не до меня.

В коридоре никого не оказалось. Не веря, что Шаленый выдумал про Таньку, сунула руку в карман и, достав мобильник, начала набирать ее номер. Долгие гудки, второй раз набрала — тоже никак. Пожала плечами и сунула телефон назад. Перед глазами вновь появилось перепуганное лицо Витальки, хихикнула в кулак. Ох, мужики…

Едва ли не вприпрыжку я побежала по коридору. Настроение вновь поднялось, задания на завтра успела все переделать, можно и в город смотаться. Слетев по ступенькам, совсем не вовремя притормозила и ткнулась носом в чью-то широкую грудь. Ойкнув, попятилась и подняла голову.

— Осторожнее, панна студентка.

Голос низкий, тягучий, что прозрачный мед. Говорит негромко, а кажется, что стены могут задрожать. И чудно как-то, слова понимаю, а говор не наш. Смуглый, статный, в плечах, наверно, косая сажень. Я ему едва до этого самого плеча достаю-то. Лицо чеканное, красивое, чуть архаичное, напоминает славянского идола. Нос с легкой горбинкой. Глаза — светло-голубые, холодные, смотришь — забирают куда-то вдаль — к заснеженным горным вершинам и слепящим лучам солнца. Белые-белые волосы лежат на плечах. Седой, что ли? Но на вид не такой уж и старый. Одет в черную куртку и брюки, на ногах — высокие шнурованные ботинки. Ворот и манжеты расшиты красным, зеленым и желтым. На боку висит узкий остроносый топорик с длинным древком, таким темным, словно ему не одна сотня лет. Если не ошибаюсь, Андрей Григорьевич называл его барткой.