Кристин знала, что теперь надо бы изобразить радость, но ей ничего не хотелось изображать.

– Я не знаю. Подумаю, – уклончиво ответила она.

– Ты какая-то усталая, солнце мое, – сказала мать. – Может, хочешь молока?

Когда зазвонил телефон, Кристин принимала ванну. Особо мечтательной девушкой она не была, но в ванной часто представляла себя дельфином – эта игра досталась ей от служанки, что купала ее в детстве. Теперь Кристин слышала, как в холле колокольчиком звенит голос матери, а потом в дверь постучали.

– Кристин, тебе звонит этот милый студент-француз, – сказала мать.

– Скажи ему, что я ванной, – ответила Кристин громче, чем следовало. – И он не француз.

Кристин прямо слышала, как нахмурилась ее мать.

– Это будет не очень вежливо, Кристин. Думаю, он не поймет.

– Хорошо, – сказала Кристин. Она вылезла из ванной, обернула розовое крупное тело полотенцем и прошлепала к телефону.

– Алло, – сердито сказала она. По телефону он даже не казался жалким – он раздражал. Удивительно, как он ее нашел: скорее всего, обзвонил по телефонной книге всех абонентов с такой же фамилией, пока не натолкнулся на нее.

– Это твой друг.

– Я поняла, – ответила она. – Как поживаете?

– Я очень хорошо. – Последовала долгая пауза, и Кристин так и подмывало сказать: «Ну, тогда пока» – и повесить трубку. Но она чувствовала, что в дверях спальни замерла мать, точеная как статуэтка. Потом он сказал: – Надеюсь, ты тоже хорошо.

– Да, – ответила Кристин. Она не собиралась поддерживать разговор.

– Я прихожу на чай, – сказал он.

Это заявление застало Кристин врасплох.

– Вы серьезно?

– Твоя приятная мама пригласила меня. Я иду четверг, в четыре часа.

– О, – неучтиво заметила Кристин.

– Тогда до встречи, – сказал он тоном человека, освоившего трудную идиому.

Кристин положила трубку и прошла через холл. Мать с невинным видом сидела в кабинете за письменным столом.

– Ты пригласила его на чай в четверг?

– Не совсем так, дорогая, – сказала мать. – Я просто обронила, что как-нибудь он может заглянуть к нам на чай.

– Так вот, он придет в четверг. В четыре часа.

– А что такого? – безмятежно поинтересовалась мать. – Я думаю, мы просто поступаем как воспитанные люди. И мне кажется, что тебе стоит проявить больше дружелюбия. – Мать явно была довольна собой.

– Поскольку пригласила его ты, – сказала Кристин, – слабо тебе его развлекать? Будем воспитанными людьми вместе.

– Кристин, дорогая, – сказала мать – она была шокирована. – Надень халат, ты простудишься.

Полчаса Кристин дулась, а потом попыталась представить себе это чаепитие как нечто среднее между экзаменом и совещанием. Хорошего, конечно, мало, но разделаюсь с этим как можно деликатнее. И впрямь как воспитанные люди. Когда в четверг утром привезли из «Патисьери» заказанные матерью пирожные, Кристин заволновалась, точно перед праздником: даже решила сменить юбку с блузкой на платье, из самых красивых. В конце концов, она ничего не имеет против него, не считая воспоминания, как он сначала схватил ее ракетку, а потом вцепился в руку. Кристин отмахнулась от мимолетной маловероятной картинки: вот она бегает от него по гостиной, швыряет в него подушки с софы и вазы с гладиолусами. И все же Кристин предупредила служанку, что чай будут пить в саду. Ему это будет приятно, да и места больше.

Кристин подозревала, что мать постарается пропустить чаепитие, придумает отговорку, чтобы уйти как раз в момент его прихода: оценить гостя, а потом оставить их наедине. Мать и раньше такое проделывала: на сей раз отговоркой стало заседание симфонического комитета. Так оно и вышло: мать предусмотрительно забыла, куда положила перчатки, и ах – нашла, именно в тот момент, когда в дверь позвонили. Кристин потом неделями смаковала эту сцену: у матери отвисает челюсть, но мать мгновенно берет себя в руки, когда ей представляют гостя – вовсе не иностранного монарха, которого она резво нарисовала в своем дымчатом хрупком воображении.