– Вот здесь останови, – сказала Луиза – он чуть не проехал. Машина с хрустом остановилась, уткнувшись буфером в коросту снежного заноса. В этом городе снег не убирали, зная, что оттепель не наступит. А снег шел и шел и ложился на землю, и его просто посыпали песком.

– Я все закончила. Можешь зайти посмотреть, – предложила она – нет, потребовала.

– Что закончила? – спросил он, думая о своем.

– Я же тебе говорила. Ремонт квартиры – я над этим и работала.

Блеклый дом: в послевоенные годы, в пору строительного бума и нехватки материалов такими двухэтажными коробками застраивали целые улицы. Фасад обложен серым гравием, и этот цвет казался Моррисону ущербным. В городе оставалось немного домов старой постройки, но и их скоро снесут, и здесь не останется приметного прошлого. Были и многоэтажные дома, или – еще хуже – дома низкие и длинные, как бараки, впритык, земля тут дорогая. Порой эти хлипкие строения – снег на крышах, и в окнах куцые бледные лица, что смотрят с подозрением, и на тротуарах игрушки, рассыпанные, словно мусор, – все это напоминало ему старые фотографии шахтерских поселков. Дома людей, которые не собирались оседать надолго.

Луиза жила в подвальном этаже. Зайдя в дом с тыла и завернув к лестнице вниз, переступая через ботинки и сапоги, расставленные на газете семьей с первого этажа, Моррисон живо, в кратком припадке паники, вдруг отчетливо вспомнил, как и сам подыскивал себе жилище, крышу над головой, свои четыре стены. Он вспомнил, как бродил от одного адреса к другому, сырые, словно контейнеры, подвальные комнаты, в спешке облицованные виниловой плиткой, дешевыми панелями, – владельцы, пользуясь нехваткой жилья и наплывом студентов, сдавали все подряд. Моррисон знал, что не выдержит зимы, погребенный в таком подвале или в многоквартирнике с застекленными подъездами и картонными перегородками. Неужели нет настоящих домов – славных, запоминающихся, для него? Наконец он нашел квартиру на втором этаже: дом отделан розовой крошкой, а не серой, грязь устрашающая, хозяйка сварливая, но он согласился тут же – чтобы можно было подойти к окну, распахнуть его и выглянуть на улицу.

Он не знал, чего ожидать от комнаты Луизы. Ему в голову не приходило, что Луиза где-то живет, хотя он неоднократно заезжал за ней и подбрасывал сюда после работы.

– Я вчера закончила с книжными полками, – сказала она и махнула рукой на конструкцию вдоль стены, цементные блоки и полированные доски. – Садись, я приготовлю какао. – Она прошла на кухню, не снимая шубы. Моррисон присел на вращающееся кресло, обтянутое кожзаменителем, и покрутился, оглядывая комнату, сравнивая с интерьером, который придумал себе сам, но так и не собрался обустроить.

Видно, она вложила сюда много труда, но в результате получилась не комната, а словно обрезки комнат, склеенных вместе. Он не понимал, откуда такое ощущение: то же смешение разных стилей, как в мотелях, куда он заезжал, – дешевая якобы современная мебель, на стенах – традиционные северные ландшафты в рамках. Но у Луизы был псевдовикторианский стол и эстампы Пикассо. Кровать притулилась в дальнем углу, за слегка отодвинутой крашеной холщовой занавеской, а на коврике стояли мохнатые голубые шлепанцы, которые поразили, почти шокировали его: это так на нее не похоже.

Луиза принесла какао и села на полу напротив Моррисона. Как обычно, они заговорили о городе, они все еще искали, где провести досуг, и, будучи оба людьми «восточными», считали, что город должен развлекать. Именно поэтому, а не по причине взаимной привязанности они столько времени проводили вместе – другие уже обзавелись семьями или жили тут долго и на все махнули рукой.