Ближе к Рождеству Бетти зачастила к нам: мама говорила, ей жалко Бетти, потому что у нее нет семьи. Бетти все время дарила нам с сестрой такие подарки, словно мы все еще маленькие, – «Парчизи»[4] или ангорские варежки на размер меньше. И я потеряла к Бетти всякий интерес. Даже ее постоянная веселость стала мне казаться ненормальной и ущербной – на грани идиотизма. Мне было уже пятнадцать, и на меня находили приступы подростковой депрессии. Сестра училась в университете Куинз: иногда мне перепадали ее наряды из тех, что ей наскучили. Моя сестра была не то чтобы красива – слишком большие глаза и рот, – но все находили ее живенькой девушкой. А меня находили милой. Я уже сняла скобки, но толку было мало. И вообще, по какому праву Бетти такая веселая? И когда она ужинала у нас, я извинялась и уходила к себе в комнату.

Как-то весной, когда я училась в одиннадцатом классе, я вернулась из школы и увидела, что мама сидит в гостиной и плачет. Мама так редко плакала, что я испугалась, вдруг с отцом приключилась беда. Я уже не боялась, что он ее бросит, – эти страхи были позади. А вдруг он погиб в автокатастрофе?

– Мам, что случилось? – спросила я.

– Принеси мне воды, – сказала она. Она попила воды, откинула волосы со лба. – Все, я успокоилась, – сказала она. – Мне только что звонила Бетти. Ужас, она мне такого наговорила.

– Но почему? – спросила я. – Что ты ей такого сделала?

– Она меня обвиняла… это ужасно. – Мама вытерла слезы. – Она просто орала на меня. Я в жизни не слышала, чтобы Бетти орала. Господи, я столько с ней возилась. А она сказала, что не желает со мной больше разговаривать. И как ей могла прийти в голову такая мысль?

– Какая мысль? – спросила я. Я озадачилась не меньше мамы. Она, конечно, плохая кулинарка, но зато хороший человек. Я даже мысли допустить не могла, что мама способна совершить нечто такое, за что на нее будут орать.

Мама замялась.

– Про Фреда, – сказала она. – Бетти просто сошла с ума. Мы не виделись пару месяцев, и вдруг – такое.

– С ней что-то не так, – сказал отец вечером за ужином. И конечно же, он был прав. У Бетти оказалась опухоль мозга, врачи пропустили, все обнаружилось, когда она стала чудить на работе. Бетти умерла в больнице через два месяца, но мама узнала только позднее. Она очень сокрушалась, твердила, что обязательно пришла бы в больницу, несмотря на тот обидный звонок.

– Надо было мне догадаться, – сказала мама. – Трансформация личности – один из симптомов. – В процессе выслушивания других людей мама много узнала про всякие смертельные болезни.

Но меня не устраивало такое объяснение. Много лет спустя Бетти все еще бродила за мной повсюду, ожидая, когда я избавлюсь от нее неким способом, который устроил бы нас обеих. Весть о кончине Бетти была для меня как приговор. Так вот она, награда за преданность и желание угодить: вот что случается с такими (думала я), как я сама. Я открыла наш выпускной альбом и взглянула на свою фотографию: на меня смотрела девушка с прической под пажа, с виноватой, умиротворенной улыбкой – взгляд, которым на меня смотрела Бетти. Она была добра ко мне, когда я была ребенком: она была ко мне добра, но не так обаятельна, как Фред, и я в своем детском жестокосердии выбрала его. Я представляла, как в будущем один за другим меня бросают Фреды, и эти Фреды бегут по берегу реки за толпой живеньких девушек, и все они поразительно похожи на мою сестру. А последние злобные и яростные выкрики Бетти – то был крик протеста, потому что в жизни все нечестно. Я знала, этот гнев – и мой гнев тоже: темная, оборотная сторона отталкивающего, ущербного благодушия, которым страдала Бетти, – как осложнение после разрушительной болезни.