Канульге нравилось вспоминать те невинные дни. Бабушка Стулык смеялась над рассказом дочери, дедушка Кавита подхватывал её смех, даже Утатаун не сдерживал улыбки. В конце концов он добился своего: навалился на маму и так рванул ремень, что порвал мамины штаны. Канульга признала в нём настоящего мужчину и согласилась его любить.

Сама Анипа, отданная Илютаку и впервые оставленная с ним наедине, хотела повторить мамину уловку. Легла в нижних штанах, подпоясалась и ждала возможности раздуть живот, но Илютак, верный обещанию не трогать жену до тех пор, пока она не станет женщиной, не пытался проникнуть под её ремень. Тихо спал рядом и только случайно, ворочаясь во сне, касался Анипы. Прошло много дней, и Анипе стало обидно. Она будто невзначай прижималась к мужу, обнимала его, ложилась животом ему на руку. Илютак не отвечал взаимностью, и Анипа надеялась, что полосы на носу и подбородке ускорят её взросление.

Утром очередного дня месяца береговых лежбищ морского зайца, едва проснувшись, Анипа ощупала своё лицо. Убедилась, что припухлости нет. Довольная, заторопилась из малого спального полога в полог мясной. Мама помогла дочери собрать еду для Илютака. Скудное угощение – кусочки вяленой груди беременной моржихи, сдобренные ягодами и корешками. На большее рассчитывать было трудно. Илютак, сидя на лежанке у стены, покорно ждал. Анипа, как настоящая жена, накормила его, а затем сняла с сушильной треноги одежду Илютака. Подала ему нижние штаны из нерпичьей кожи, меховые чулки и летнюю обувь. Подождала, пока муж затянет на штанах кожаные ремешки вокруг бёдер и щиколоток, после чего отнесла объедки в мясной полог – сбросила их в угловой костяной свал, отгороженный китовым ребром и куском моржовой шкуры. Сама обошлась без еды и вскарабкалась по плавниковому стволу на крышу землянки, чтобы с высоты приветствовать пробудившийся Нунавак.

Матыхлюк проснулся раньше остальных, сбегал на Смотровой гребень, а теперь носился по вершине стойбищного холма. Охоты сегодня не ожидалось, но брат по привычке следовал наставлениям Утатауна: наблюдал за полётом птиц и движением облаков – знакомился с погодой. Когда-то этим занимался Тулхи, однако он повзрослел и, принятый в охотники, доверил погоду Матыхлюку. Брат примчался к большому очагу и рассказал Утатауну о запахе и направлении ветра, о цвете перьев и высоте полёта гребенушек, о том, куда летели глупыши, какие они издавали звуки и в каком положении держали крылья. Папа молча выслушал сына, прежде чем отпустить его возиться с охотничьей утварью.

Вокруг каменного очага, окружённого глиняным валиком и обложенного кусками дёрна, собрались все люди Нунавака. Огня не разжигали, без надобности не изводили запас веток и костей, но вполне довольствовались молчащим костровищем. Здесь каждый садился на отдельный китовый позвонок, для удобства сверху присыпанный землёй. Порывы тундрового ветра почти не достигали очага – от него открывался вид на Поминальный холм и Смотровой гребень, однако он был защищён стеной землянки и скалистыми уступами, из-за чего казался упрятанным в неглубокую пещеру.

Два года назад, перебравшись в Нунавак, папа просушил выбранную им землянку – единственную построенную сразу на два спальных полога. Для этого запалил жирники и пробил в стенах дополнительные проёмы. Хотел сделать прямой выход к тропинке, но в лицевой стене обнаружил человеческие кости. В неё издавна был закопан умерший предок Анипы – далёкая бабушка Кавиты или кто-то из её родных. Утатаун позволил дочери подержать череп, возможно, некогда ей принадлежавший. Порадовался, что землянку охраняет столь сильный оберег, возвратил его на место и взялся за соседнюю стену, выбил проход к малому очагу внешнего крытого полога. Не удовлетворившись, перешёл к стене большого спального полога. Одна её опора была целиком, от пола до потолка, составлена из китовых позвонков – в том же порядке, в каком они крепились в хребте живого кита. Утатаун вытащил позвонки и разбросал их вокруг очага вместо камней-сидушек.