– Что так долго? – возмутилась она. – Твой хоккеист уже два раза спрашивал, где его ночная бабочка. Энтомолог хренов.

– Пришлось заехать в ночник на трассе, – торопливо начала оправдываться я. – За маской и новыми трусами.

Я потрясла пластиковым пакетом с покупками, а подруга закатила глаза и покрутила пальцем у виска.

– Кому какое дело до твоих трусов? Он всё равно их не увидит.

Улька схватила меня за руку и потащила к дверям.

– Потому что ты приковала его к кровати и завязала глаза его же галстуком?

– Потому что я знаю, где у нас в мотеле рубильник, и умею им пользоваться, – не повелась на мою иронию она.

– О.

– Хотя ты, конечно, можешь надеть маску. Вдруг твой Волков…

– Без имён, пожалуйста!

– ... окажется настолько дебилом, что действительно умудрится тебя не узнать.

Мы вошли в мотель. Улька махнула рукой в сторону своей каморки, а сама осталась, чтобы закрыть дверь на замок.

Я сбросила верхнюю одежду на коротенький диванчик, где Улька коротала ночи. Туда же полетел голубой парик.

– Я приму у тебя душ, – сообщила я, когда Павлик вошла в комнату. – Можно?

– Только очень-очень быстро.

– Как молния, – кивнула я. – И если Ром…

Улька цыкнула.

– Пожалуйста, без имён. – И указательным пальцем ткнула в сторону неприметной двери.

Пока я ополаскивалась, она торчала рядом и рассказывала.

– Приехал такой весь из себя с небритой мордой и бутылкой вискаря. Я ему, мол, и не стыдно пьяному за руль садиться? Какой вы типа пример подаёте молодёжи. А он скривился, как от недозрелого лимона, и говорит: «Пофиг. Я всё равно никогда не пьянею». Карточку заселения заполнил, между прочим, на чужое имя, нахал. И говорит: «Девочку мне в номер пришли». Я: «Какую девочку?» А он заржал и такой: «Симпатичную, но не сильно дорогую». Прикинь? Зарабатывает дохринальёна тыщ за игру, и такой жмот! Я его в шестой номер поселила на втором этаже. Первая дверь по левую руку… Ты меня слышишь?

– Да. У тебя фен есть или голову лучше не мыть?

– Фен есть. Но голову не мой. Мы пока твои косы высушим, он точно или упьётся вусмерть или сам себе фею вызвонит. И шевели...

– … задницей, Кира! – закончила я за подругу. – Катись отсюда. Я вытираться буду.

Что бы там ни говорила Улька, но нижнее бельё я надела новое, волосы расчесала и заплела в тугую косу, избавилась от той косметики, с которой не справился душ. Нанесла немного духов (благо, флакончик всегда лежал у меня в сумочке) за уши и в основании шеи.

Наконец, выдохнула.

– Алиска! Ей-богу, сколько можно копаться?!

Да иду я, иду… Хоть коленки дрожат от страха. Ёлки зелёные, что я творю? Что творю?

Я вышла из ванной, и Улька, увидев выражение моего лица, тут же всплеснула руками.

– Ну, что опять стряслось?

Я виновато вздохнула.

– Алис?

– Стыдно, – шёпотом покаялась я. – Веду себя, как… шлюха.

– Фу! – Павлик скривилась. – Словеев каких нахваталась. Во-первых, не шлюха, а фея любви…

– Жрица.

– Что?

– Жрица любви, правильно говорить.

– Фу! – Павлик поплевала через плечо. – Какая из тебя жрица. Тебе ж в ветреную погоду кирпичи к ногам привязывать надо, чтобы в небо не унесло…

Я заподозрила, что в «слово» жрица Улька вкладывает какое-то иное значение. И, надо сказать, не в первый раз. Помню, как ещё в школе она упорно писала слово живот через «е», невозмутимо утверждая, что всё верно, потому что проверочное слово «жевать».

– Не, Алиска. Ты не жрица. Ты мотылёк. Ночная бабочка, которая, не боясь обжечь свои тонкие крылышки летит на огонь этого козла из шестого номера, даже не замечая, что вокруг есть гораздо более достойные представители мужского пола.