В избу начали собираться люди, здоровались и присаживались к столу. Охотник вставал и кланялся каждому входящему. Люди как люди, странные, под стать деревне. Но здесь трудно было бы представить других. Скорее, как раз такие, какие должны жить в таких домах. А что в них странного, и не скажешь, вроде, все как должно быть у людей…

Охотник поел, гости выпили за его здоровье и возвращение, он поблагодарил и выпил за их здоровье, поблагодарил хозяйку. Все это время она сидела, подперев голову кулаками и не сводя с него своего бездонного взгляда. Это смущало, поэтому он не поднимал глаз от еды, чтобы не встречаться с ней взглядом. И не мог придумать, что делать, когда закончит трапезу.

Но как только он завершил с едой, она протянула руку к его ладони и спросила:

– Пойдем, посмотрим сына?

Он совсем потерялся от этих слов, но задавать вопросы было бы глупо, как и объяснять, что это не его сын. «Потом объясню», – подумал он, поднялся и позволил повести себя в другую комнату. Что за сын его там может ждать, он не понимал, но предполагал, что увидит зыбку с младенцем, раз «сын» не вышел его встречать вместе с остальными детьми.

В этой спальне окна были завешены черными полотнами, а у стены стояла большая кровать, в которой лежал древний старик. Он явно был при смерти и уже не замечал вошедших.

– Как я тебе благодарна, что ты успел! – шепнула хозяйка, наклонилась и поцеловала старика в лоб. Охотник в недоумении смотрел на это прощание.

– Он так тебя ждал последние годы, – сказала она и прижалась к его плечу заплаканным лицом.

– Кто? – невольно спросил охотник.

– Твой сын…

– Вот, значит, как пролетела эта сотня лет, – вдруг подумал охотник не своим голосом.

– Почему он состарился? – спросил он, сглатывая комок.

– Он твой сын.

– Почему ты не состарилась?

– Я дочь лесного царя, ты забыл?

– Почему я не состарился?

– Ты ушел. Ты ушел, как только твое время потекло снова…

– Ты моя жена?

– Нет. Я лишь мать твоего сына… Но если ты захочешь, я стану твоей женой.

– Я хочу. Стань моей женой.

Она поглядела ему в душу, улыбнулась и сказала:

– Тебе придется научиться ждать.

– Я научусь.

– В таком случае ждать нельзя, нам надо отсюда бежать.

– Когда?

– Пока мой отец не позвал тебя к себе.

– Бежим сейчас, – воскликнул он, вспыхнув, и огонь брызнул из его глаз.

– Вот за это я тебя и полюбила, – впервые засмеялась она, и старик в постели улыбнулся, не открывая глаз.

Она обошла комнату и плюнула во все четыре угла. Слюнки с шипением впитались в стены, и в их шипении слышалась невнятная человеческая речь.

– Слюнки, слюнки, сторожите мой покой! – сказала она, взяла его за руку, шагнула к окну и отдернула полотно. Окно тут же превратилось в провал, в конце которого мерцала звездочка.

– Ты совсем ничего не помнишь? – замерла она на миг перед провалом.

Он молчал.

– Ты и меня забыл… – тихо произнесла она, и в голосе ее звучала такая боль, что он готов был сгореть, но не сгорел, а начал замерзать изнутри, словно его сердце от стыда студенело и хотело расколоться на мелкие льдинки. Но лед в его сердце лопнул со звоном замерзшего озера, и вместе с паром из его рта вылетело:

– Василиса!

Глаза ее вспыхнули светом, она поднялась на носочки и поцеловала его в губы, а потом решительно шагнула в провал.

Провал тут же закрылся у них за спиной, и снова появилось окно. Но звезда так же дышала впереди. Они шли и шли, а провал не кончался. А когда кончился, они оказались на берегу реки.

– Плыви! – сказала она ему, показывая рукой на другой берег. – Плыви гораздо, пока погони нет!