Гвендолен высокая, рыжеловолосая, с темно-зелеными глазами, каких не бывает, и тяжелой грудью. Ее ногти идеальной формы, брови ровными дугами взлетают к вискам, кожа нежная, как вываренный шелк, а ресницы длинные, будто наклеенные. Она говорит красивым низковатым голосом, редко смеется, обнажая ровные белые зубы, и пьет ромашковый чай с медом и виски безо всякого льда.

Сначала он не реагировал на анонимные послания. Потом уже более заинтересованно спрашивал, кто же эта незнакомка с бурной эротической фантазией и необычным именем. Незнакомка с необычным именем на вопросы конкретно не отвечала, но продолжала эпистолярно резвиться. И в те дни, когда я утром отправляла «письма счастья», он был особенно настроен на секс. Честно говоря, только в эти дни и бывал настроен.

– Просто сумасшедший дом какой-то. Целое утро убил на этого осла из редакции. Тупое чмо…

– Я поняла.

– Нет, ты не поняла! Что я, по-твоему, железный? Меня ебут, а я крепчаю?!

– Нет, конечно. Ты не железный.

– Спасибо за понимание…

– Хочешь чаю? Чай-то не помешает нежелезному тебе?

– Хорош издеваться. Чаю буду, да. Лапсанг там возьми.

– Твой лапсанг пахнет мокрой псиной.

– Это самый дорогой сорт.

– И что, самый дорогой сорт не может пахнуть мокрой псиной?

– Однозначно не может.

Сегодня он не получал письма от Гвендолен. Иду на кухню, включаю чайник, он резко начинает шуметь, как будто пытается взлететь и залить кипятком вылизанную дорогостоящей Тамарой Петровной кухню. Ну, точнее, кухонный закуток, отделенный от общего пространства барной стойкой, я пытаюсь вспомнить, во сколько мне обошлось все это роскошество, и стоило ли так тратиться на съемную квартиру.

Глажу рукой каменную столешницу. Немного приседаю, наклоняюсь, прижимаюсь пылающей щекой. Отличный, должно быть, у меня вид – старая идиотка, ласкающая рабочий стол, прелестно. Какая-то синяя гадость торчит, застряла между дверцами, скрывающими мусорное ведро, проезжаю щекой – шшшшшш – по гладкой поверхности, останавливаюсь около. Приоткрываю буковую дверцу и ловлю в ладонь смятый отвратительный пакет от чипсов. От чипсов? Он не ест чипсов. Никогда не ест чипсов. Никогда не ест картофеля даже. Перекормили в детстве, – отвечает, ухмыляясь, но я-то знаю – бережет тренированный холеный торс, не имеющий права выглядеть неэстетично жирным.

– Что это?

– Дорогая. Ты огорчаешь меня. Присмотрись, пожалуйста, получше.

– Я прекрасно вижу, что это такое! Не делай из меня идиотку! Я спрашиваю, ЧТО эта мерзость делает в твоей кухне!

– Ах, вот что ты спрашиваешь.

– Да!

– А то я не понял. Думал – не разглядела. Зрение, думаю, падает. С годами-то…

– Оставь свое хамство! Ответа не слышу.

– А я молчу потому что.

– Откуда здесь эта дрянь?!

– Господи, ну мало ли. Тамара Петровна, что, уже не имеет права перекусить в разгар трудового дня? Передохнуть пять минут без «Доместоса» с хлором?

– Не может! У Тамары Петровны хронический панкреатит и язва кишечника! Она кефир однопроцентный кушает! И йогурт с ванильными сухариками!

– Это я съел. Прости. Не хотел сознаваться.

– Прекрати! Ты ненавидишь чипсы! Какие проститутки жрали это говно?!

– О. Можно, я пойду прогуляюсь? Что-то башка трещит, сил нет. Ты здесь пока полежи, отдохни. Что-то ты прямо нехороша сегодня.

И он, натурально, встает, натягивает свои белые джинсы, пару из двух дюжин, заветная мечта голодного детства – белые штаны и Рио-де-Жанейро, и преспокойно выходит из квартиры, не слушая моих истерических воплей. Щелчок. Дверь закрылась. Классически – шаги на лестнице. Я валюсь неоформленной грудой в кровать, подушки с тремя полосочками,