– Что же, вы одни на всю Русь с этой напастью боретесь? – спросил Максим.

– Да нет, не одни, – ответил Фрязин, отчего-то сразу помрачнев лицом. – Есть еще люди, вроде нас. Которые сами по себе, а какие и еще от особого приказа остались. Того самого, в котором твой батюшка состоял, до того, как в посольские люди податься.

– А что это был за приказ-то? – спросил Максим.

– А ты не знаешь? – Фрязин уставился на него с удивлением.

Максим помотал головой.

– Мне дядя вечно говорил, что после, после, а сам так и не сказал, – ответил он. – Он человек такой… запуганный.

– Битой собаке – известно, только палку покажи, – вставил отец Варлаам и тут же поправился. – Это я не дядю твоего так величаю, не подумай.

– Короче, приказу этому имя – Чародейный, – проговорил Фрязин, невольно понизив голос. – И занимались они там – сам понимаешь чем. Я-то так… на побегушках у них был. Туда сходи, тому грамотку передай. Настоящих-то их дел не видал. Но сейчас бы они очень пригодились, когда поветрие сызнова пришло.

– А теперь отчего этого приказа нет? – спросил Максим.

– Теперь… – Фрязин покачал головой, поскреб бороду пальцами. – Теперь на Руси много чего нет, что прежде было. Лет пятнадцать тому назад разогнал государь этот приказ, как зачинщиков смуты, и даже поминать о нем запретил. Теперь, говорят, те из его дьяков, кто выжил, тайно на Руси живут по лесам и с поветрием борются.

– Так ты один из них? – спросил Максим.

Фрязин в ответ покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Я – сам по себе.

И после этого он как-то сразу замолчал, принявшись с мрачным видом уплетать Варлаамову кашу. Отец Варлаам пытался снова его расшевелить и сподвигнуть на то, чтобы он что-то интересное поведал о своем фряжском житье, но тот уж отвечал односложно или только головой мотал, так что скоро все, наевшись до отвала грибного варева, улеглись спать.

***

Так ехали они почти неделю то проезжими трактами, то узкими лесными тропами. Последними – чаще. Города и крупные селенья объезжали стороной. Отец Варлаам объяснил, что это чтобы там никто не позарился на скарб с повозки. А то ведь враз обвинят в разбое и святотатстве, повесят на воротах, а добро приберут себе.

Один раз не свезло им, нарвались на отряд из троих конных, которым пришлось отдать по мешку овса, да главному Фрязин еще что-то серебром приплатил. После отец Варлаам пояснил, что те не стали проезжих совсем уж грабить, потому что смекнули: те идут с оружием, и может выйти худо. Место глухое, земля сырая – в таких местах лучше с оружными путниками расходиться полюбовно.

Так что проезжали только маленькие деревеньки и хутора, большей частью или погорелые, или заброшенные. Те же, где кто-то все же жил, при появлении чужих тоже словно вымирали. Не выбегали посмотреть на проезжих даже ребятишки – видно было, как матери сгоняют их в избы, и те разве что в окна выглянут, да и то с опаской.

– Жизнь на Руси стала какая-то мышья, – сказал отец Варлаам, проезжая одной из таких деревенек. – Прячутся все при свете Божьем по углам, чтобы ни кот не закогтил, ни хозяин кочергой не запустил. А чуть стемнеет – вылезают осторожно и норовят что-нибудь стянуть, пока кот спит.

– А вы разве не так же живете? – спросил Максим.

– И мы так же! – рассмеялся поп, хлопнув Максима по плечу. – Я разве что говорю? Как все, так и мы.

Наконец, спустя несколько дней дороги, приехали в большое село. Точнее, большое оно было когда-то: дворов набралось несколько десятков, а посредине даже церквушка деревянная, а рядом с ней – кузня. Вот только почти все дворы стояли пустыми и заросли травой и кустарником, так что иных домов почти не было видно.