И она будит мистицизм. Пророков и кликуш – как грибов.

Есть свидетель. Имя ему – Александр Блок.

1917 г. 8 июня. «С утра есть слух, что Керенский сошел с ума». 19 июня. «Слухи… будто наши прорвали в трех местах немецкий фронт». 3 июля. «По слухам же, германская агитация и деньги громадны. С продовольствием Петербурга дело обстоит совсем плохо». 4 июля. «Дворцовый слух – Петербург на осадном положении… Слух швейцарихи Вари о пулеметах на крышах и о бывших городовых. Я думаю о немецких деньгах». 6 июля. «Слухи об отправке взбунтовавшихся на фронт… Слух об аресте Ленина». 10 августа. «Слухи о каких-то будущих бомбах с чьих-то аэропланов и о выступлениях, в связи с отъездом всех в Москву… В хвостах говорят, что послезавтра не будет хлеба». 12 сентября. «Наступает голод и холод. Война не кончается, но ходят многие слухи»[29].

Никому не верь

Газетам – не верят, пропаганде – не верят, восполняя «белые места» слухами и домыслами.

18 августа 1914 г. Барон Н. Н. Врангель, брат будущего главкома белых, запись в дневнике:

«“Немая война” – вот название для происходящих событий. Никто ничего не знает и не понимает, и отрывочные краткие сведения, появляющиеся в газетах, составлены столь бестолково, что не только не успокаивают, но просто пугают публику… Ничего не говорящие фразы были бы лучше молчания, которое во время войны всегда кажется зловещим. В такие минуты люди должны питать воображение хоть какими-нибудь фактами, и, не имея сведений, они сами измышляют всякий вздор, который, переходя из уст в уста, достигает геркулесовых столбов глупости.

За последние дни петербургская молва повесила несколько командиров армий, расстреляла многих командиров дивизий, бригад и полков и умертвила всех офицеров гвардии, плодя опасные в это время страхи»[30].

Ночные гости

Москва, 10 ноября 1917 г.

«Чем позднее, тем стрельба оглушительнее. Ходили слухи, что стреляют из пушек по почтамту и по телефонной станции. Поздно вечером к нашему дому подошел какой-то воинский отряд, состоящий человек из пятнадцати, которым командовал не совсем трезвый подпрапорщик. Объявив нам, что они командированы “военно-революционным комитетом”, они отобрали все имеющиеся в доме револьверы. Если бы это не было сделано добровольно, то они сделали бы во всех квартирах обыски, что было очень опасно, так как сплошь и рядом бывает, что при обысках пропадают и деньги, и ценные вещи. Я почему-то очень боялся за свои резиновые калоши, не так давно приобретенные “в хвосте” за 15 руб. …В доме начались женские истерики и женский визг. Но тут “товарищи” стали уходить, оставив на лестнице сильный спиртной “дух” и унося с собой до десятка револьверов, которые завтра же, быть может, будут продаваться на Сухаревке нашему же брату, трусливому “буржую”. Всю ночь слышалась пальба и из орудий, и из пулеметов, и из ружей»[31].

Просто жизнь.

Осень 1917 г. «В Ларине[32] осенью 17-го года произошел следующий случай. В один прекрасный день к маме пришла дьячиха Ольга Петровна попрощаться, за ней пришли и бабы-работницы тоже прощаться. Оказывается, по Ларину прошли двое мужчин и сказали, что сегодня ночью вашу барыню убьют. Ни о какой защите они не помышляли; раз сказано, значит, так и должно быть. Мама имела возможность в тот же день уехать в Петербург к нам, организовать защиту…

Вместо этого, поужинав, она села, как всегда, к столу и погрузилась в чтение. Прислуга и староста помещались далеко, в противоположном конце дома. Дом наш растянулся в длину, а в ширину помещались только две комнаты. Столовая, где мама всегда читала, выходила на балкон, дальше шел цветник, старый парк… Столовая соединялась с гостиной широкой, всегда открытой дверью. С этой стороны за березами и каретником шла проезжая дорога. Стреляй откуда хочешь.