Она поставила ноги на пол, оттолкнулась от кровати и встала. Гарри завертелся на месте, задышал, высунув язык, готовый идти. У Элис сильно закружилась голова; она споткнулась. Закрыла глаза, чтобы унять головокружение. Гарри встал рядом и дал на себя опереться. Когда голова перестала кружиться, Элис подошла к столу и села на стул, сделанный словно специально для нее. Она провела рукой по столешнице. Дерево было гладким и сливочно-белым, а по краю шла резьба из солнц и лун, окруженных порхающими бабочками и цветами в форме звезд. Она провела по резьбе кончиками пальцев. Стол показался ей знакомым, но почему? Еще один вопрос, ответ на который был ей неведом. На столе стояла чернильница и баночка с ручками, цветными карандашами, восковыми мелками, тюбиками с краской и кисточками. Рядом аккуратной стопкой были сложены блокноты. Элис перебрала карандаши – всех вообразимых оттенков. В другой баночке стояла перьевая ручка. Она открутила крышечку и провела по тыльной стороне ладони тонкую черную линию, любуясь видом мокрых глянцевых чернил. Пролистала блокноты – чистые, белая бумага манила что-нибудь написать.

– Тут раньше была колокольня.

Элис подскочила.

– Прости. Не хотела тебя напугать.

Гарри тявкнул при виде Джун, неловко застывшей на пороге с тарелкой тостов, политых медом, и стаканом молока. По комнате разлилась сливочная сладость. Элис ничего не ела со вчерашнего дня: они останавливались на заправке, и там она перекусила черствым сэндвичем с веджемайтом. Джун зашла в комнату и поставила на стол тарелку и стакан. Ее руки дрожали. Волосы украшал желтый лепесток.

– Давным-давно Торнфилд был молочной фермой, и эта комната считалась одной из самых важных в доме. Здесь висел колокол и оповещал всех обитателей поместья о начале и окончании дня и времени трапезы. Его давно сняли, но, бывает, ветер подует, и я будто его слышу. – Джун засуетилась и подвинула тарелку ближе к Элис. – Мне всегда казалось, что в этой комнате как внутри музыкальной шкатулки.

Джун огляделась, принюхалась. Подошла к окнам и раздвинула шторы.

– Окна открываются вот так, – сказала она и указала на задвижку, при помощи которой открывалась верхняя треть окон.

У Элис загорелись щеки. Джун подошла к ее кровати, а Элис отвернулась и на нее не смотрела. Краем глаза она увидела, как Джун сняла с кровати белье, скомкала и без лишних слов направилась к двери.

– Я буду внизу, когда закончишь завтракать. Тебе неплохо бы принять душ. Я принесу чистую одежду. И белье. – Она кивнула. Взгляд был далеким и отстраненным.

Элис выдохнула. Значит, ничего страшного, что она намочила постель.

Когда шаги Джун затихли, Элис накинулась на тарелку с завтраком. Закрыла глаза, пожевала, наслаждаясь сладким сливочным вкусом. Приоткрыла один глаз. Гарри сидел и сверлил ее взглядом. Подумав секунду, она оторвала кусочек тоста – хороший кусок, толсто намазанный маслом, – и протянула ему. Мирное подношение. Гарри аккуратно взял тост у нее из пальцев и зачавкал. Вместе они доели все, что было на тарелке; Элис запивала молоком.

Тут Элис уловила сладкий запах. Осторожно подошла к окну, которое открыла Джун, и прислонилась к стеклу. Из первого окна была видна пыльная дорожка, ведущая от крыльца к эвкалиптовой аллее. Элис подбежала ко второму окну. Оно выходило на большой деревянный сарай с ржавой крышей из рифленого железа; одну стену сарая густо увивала лоза. От сарая к дому вела тропинка. Элис бросилась к третьему окну, и ее сердце учащенно забилось. За домом и сараем, насколько хватало глаз, тянулись поля, поросшие рядами разноцветных кустов и цветов.