И глаза… Мои глаза тоже седые. Ни серые, ни карие, ни желтые, ни голубые, как были у отца и мамы, а белые. Никакие. И жуткие.

Конечно же я помню, почему погиб отец. Он погиб, потому что, мстил за свою семью. Жену, сына, дочь. За родных, попавших в западню по его недосмотру.

Восемнадцать лет он искал того гада, кто поджег наш дом, в котором заживо сгорели мама и братишка. А я выжила.

Почему?

Не знает никто. Но с того страшного дня трехлетняя девочка превратилась в блеклую моль. А волчица внутри нее почти умерла. Даже запах оборотня пропал, как и все сверхспособности нашей могучей расы.

Практически человек, а не двуликая. Но… омега. Та, что подойдет любому оборотню, составит хорошую пару и сможет подарить сильное потомство.

Да, отец вычислил преступника, Сайка, главу северо-восточного клана, которого земля носила все эти годы, не забирая к себе. И вызвал на бой. Честный. Один на один.

И победил. Отомстил за любимых, разодрав твари горло. Однако, не учел подлости членов стаи последнего. Обернувшись в последний момент человеком, Рик, брат Сайка, всадил в спину отца нож.

– Я помню, – произношу тихо, отступая к кровати и присаживаясь. – Помню.

– Вот и умница, – кивает, успокоившись, Винс. – Давай, не скучай. Через два дня я тебя выпущу. А сейчас для всех ты слишком слаба, больна и не можешь принимать гостей.

– Да, я понимаю.

– Прости, дорогая, но это самый лучший выход, – подойдя и погладив по лечу, направляется к двери Винс. – Тебя не должны видеть.

***

Оставшись одна, откидываюсь на кровати и закрываю руками глаза, прокручивая в голове свою такую длинную и короткую одновременно жизнь, начиная с трех лет.

Да, именно с трех. Потому что в тот жуткий день, восемнадцать лет назад, когда мерзавцы из северо-восточной стаи совершили нападение на наше поселение и подожгли дом альфы, отмечался мой день рождения.

Не помню всех подробностей, в памяти остались только фрагменты: улыбающаяся мама, моё ярко-голубое платье, с длинной пышной юбкой и рюшами по подолу и довольный Кейн, старший братишка с большущим букетом ярких воздушных шаров разной формы в одной руке и огромным белым медведем в другой. А после – огонь.

Огонь.

Везде, кругом, повсюду. Куда бы я не повернулась, куда бы не побежала, плача и зовя маму, папу и Кейна.

Только дым, гарь и огонь.

Его жаркие, крупные рыже-красные языки, так и тянущиеся ко мне, желающие заключить в свои объятия и обнять до смерти, до сих пор живут в моих снах, заставляя просыпаться ночами, задыхаться, подскакивать в постели и, схватившись за горло, уговаривать трусливое сердце вернуться из пяток на своё законное место.

А все последующие годы – это жизнь взаперти. Здесь, в поселении, в нашем доме, в моей комнате.

Да и можно ли назвать это жизнью?

Не знаю. Скорее существованием в ограниченном пространстве, где всё подчинено определенному распорядку и строгим правилам: не показываться незнакомцам, общаться только с ограниченным количеством оборотней, прошедших тщательнейшую проверку, и гулять лишь под присмотром, там, где разрешат и куда никого из посторонних не пустят и на пушечный выстрел.

Я не помню, каким был папа до дня, как погибла его обожаемые супруга и сын, а дочь чудом осталась жива. Но, уверена, более открытым, счастливым и свободным.

После всё изменилось.

Нет, отец не озлобился и не замкнулся в себе. Однако, горе его подточило и очень сильно. Все эти годы он жил двумя целями: искал убийцу и оберегал меня, как хрустальную вазу, окружив попутно заботой, нежностью и лаской. Но и контролировал при этом каждый шаг, до ужаса боясь потерять.