– Наконец-то наша сиротка нашла себе родительскую фигуру. И втюрилась со всем пылом измордованного сердечка.

Ксения закинула ногу на ногу, затянулась и медленно выпустила струйку дыма.

В своих формулировках она безжалостна. Впрочем, у меня было время привыкнуть.

В школе я не считалась серой мышкой или тихоней, но мне всегда было интереснее одной, чем с компанией, – если только речь не шла о друзьях моих родителей. О, этот мир взрослых ироничных людей! Вино, сыр, синеватый дым над вином и сыром; кто-то начинает цитировать Бориса Рыжего, и ему откликаются строками Янки Дягилевой. Я благоговела перед этими людьми. Готова была слушать часами их изысканный трёп. Выучила наизусть «Ночью черниговской с гор араратских» – потому что один из папиных приятелей как-то заметил, что это величайшие стихи гения двадцатого века.

Когда я выросла, мне уже не казалось, что Чичибабин – гений. Но Борис с Глебом и их лошадки, достающие шерсткой ушей до неба, остались со мной.

Кто я была такая? Девочка, росшая как трава, без всякого присмотра и ограничений. Я обожала «Рамштайн» и знала наизусть все песни «Линкин Парк». Много лет спустя гибель Честера Беннингтона переживала как личное горе.

Джинсы, свитер. В кармане копеечный сотовый – не потому что родители экономили, а потому что они не придавали всем этим игрушкам никакого значения. Я носила армейские берцы на подошве толщиной с буханку и каждую неделю рисовала на себе новую татуировку – одну из тех, что украшали тело моего кумира Честера.

Однажды мама заметила сине-красные всполохи на моих запястьях.

– Милая, что это? – рассеянно спросила она.

Я ответила, что это дань восхищения вокалистом моей любимой группы.

Некоторое время мама рассматривала мои тощие лапки.

– Безобразие, – сказала она наконец. – Грязно, неэстетично… Существуют специальные маркеры для временных татуировок. Я поищу.

В этом вся мама! Неделю спустя я стала счастливой обладательницей коробки с пятью маркерами, а на моих руках надолго поселились разноцветные карпы кои.

Говорили ли про меня, что я со странностями? Кажется, нет. Но я держалась особняком, а держаться особняком в седьмом классе означает, что ты – из племени изгоев.

Ксения была королевой класса. Девочка-со-своей-свитой. Мини-юбка, замшевые сапоги – розовые, подумать только! Ее задевало, что я не только не признаю ее главенства, но и вообще не слишком интересуюсь табелью о рангах.

Она попыталась натравить на меня своих подпевал – так, слегка. Что-то вроде тестового покусывания, проверки материала на прочность. Я огрызнулась, а когда на меня насели, пустила в ход кулаки.

Этого от меня не ожидали.

Одноклассникам не было известно, какое участие принимали в моем воспитании мамины младшие братья. Я – единственный ребенок в довольно большом разветвленном семействе, и на мне отрабатывались педагогические приемы. «Тычь в нос кулаком», – учил Сева. «Коленом двигай в пах!» – показывал Паша. «Всегда бей первая!»

Один из моих обидчиков удрал с окровавленным носом, другому я разбила губу. Случился скандал. Родителей вызвали в школу. Мама вежливо побеседовала по телефону с завучем, пообещала, что явится ровно в шесть, и, положив трубку, мгновенно забыла об этом разговоре. Я даже не уверена, что она знала адрес школы.

А отец всегда был противником системы. «Я готов прийти к ним только с динамитной шашкой», – заявлял он, воинственно колотя вареным яйцом о столешницу.

Администрация школы растерялась. Дело спустили на тормозах, а Ксения Архипова неожиданно для всех объявила, что теперь я под ее защитой.