– Точно. Какую теперь коробку возьмем, папа?

– Решай сама, – сказал Нико и повернулся ко мне: – Ну, а у тебя, Мэгги, как дела?

Так и подмывало сказать: «С каждой минутой чувствую себя все более ущербной», но я выбрала ответ повеселее:

– Хорошо, хотя вряд ли тебе захочется что-то из этого оставить. Разве что университетские учебники. Может, подарить их библиотеке?

– Или отнести в контейнер для благотворительности, – пожал плечами Нико. – На автостоянке Моррисонов есть такой.

Мы перебрали еще пару ящиков, отложив в сторону все фотоальбомы. Я пообещала себе, что никогда не поддамся искушению их открыть, а сосредоточусь на том, как бы поскорее обрубить все концы, связанные с Кейтлин. Возможно, тогда я перестану чувствовать себя самозванкой, пытающейся обманом втереться в семью. Но, несмотря на благие намерения, мысли продолжали возвращаться к открытке. Меня поразило, насколько глубоко Нико был предан Кейтлин. Может, я для него просто домработница с привилегиями, а не второй шанс на счастье?

В конце концов Франческа подняла голову и простонала:

– Слушайте, а не хватит ли уже на сегодня?

Я сама была измотана, но с учетом того, что все это мы затеяли ради меня, считала себя не вправе роптать.

– Не возражаю. А, Нико?

– Мы управились с самой трудной частью. И в самом деле, давайте отдохнем, а завтра доделаем.

– А это не хочешь посмотреть напоследок? – показала я на старомодную картонную папку. – Может, там какие-то нужные документы?

Нико рассмеялся.

– Боже, это ведь еще до рождения Франчески. – Он подтолкнул дочку: – Смотри-ка, пока ты не родилась, я даже успевал писать ярлычки и подшивать все свои документы. Сейчас уже не такой организованный.

Продираясь сквозь мысли о том, кому вообще охота вечерами скрупулезно складывать квитанции на техосмотр автомобиля / гарантийные талоны бытовой техники / медицинские страховки, я поняла, почему ни одна из бумажек, выпавших из шкатулки, не укладывалась в мои представления о Нико.

Он фигурно выписывал заглавную «А» и делал забавные хвостики у букв «б» и «у», похожие на закрученные кверху усики.

Те послания писал не Нико.

А если не он, тогда кто автор любовных записочек к его жене и гравировки на шкатулке, которая была битком ими набита?

К маю Лупо вымахал в огромное чудище, очень кусачее и шумное, и пугал нас до полусмерти. Когда Массимо не было рядом, я не оставляла пса наедине с Сандро, который, к ярости отца, начинал трястись от страха и визжать всякий раз, когда Лупо к нему приближался. Я и сама была немногим лучше: при первой же возможности запирала пса в кладовке, бросив туда кусок отвратительной сушеной рыбьей кожи. Интерес Массимо к Лупо сводился к тому, чтобы демонстрировать пса, как дорогую игрушку, в парке, где аппетитные молодые мамочки обожают порассуждать о том, как отучить собак прыгать / безобразничать в доме / лаять в саду. Массимо же рассказывал им о тренировках со свистком и особо прочных собачьих подстилках, а также делился историями с зачином «было так досадно, когда…».

Однако не упоминал, что не открыл ни одной банки с собачьим кормом, ни разу не собирал какашки и не вытирал лужи, которые Лупо пускал от счастья при виде хозяина, входящего в дверь.

Зато муж очень радовался, что теперь у меня «появилось какое-то занятие». А по сути, воспользовался собакой, дабы похоронить любые разговоры о моем возвращении на работу, заявляя: «Ну, сама ведь понимаешь, нельзя же оставлять Лупо взаперти на весь день».

В плохие дни я жалела, что бросила работу и засела дома с Сандро. Уверена, если бы мы пригласили няню или отдали ребенка в ясли, это прибавило бы мальчику уверенности в себе. И мне, возможно, тоже. Я любила цифры, бухгалтерию и очень гордилась статусом «той, к кому стоит присмотреться». Той самой, из-за которой Массимо поддразнивали, говоря, что я дышу ему в затылок. А на нашей свадьбе не раз звучала шутка про «жениться на конкурентке». Но после рождения Сандро Массимо перестал говорить со мной о работе, призывая сидеть дома и не заморачиваться.