После смерти Иэёси и перехода власти к Иэсаде О-Мицу дала буддийский обет и стала известна как Хондзю-ин, но своего огромного политического влияния не потеряла. Подобные прецеденты уже случались: Масако Ходзё называли «монахиня-сёгун» из-за пожизненного влияния, которое эта женщина оказывала на политику сёгуната после смерти в 1199 году ее мужа Ёритомо из рода Минамото, основателя камакурского сёгуната. Физическая и умственная немощь Иэсады, из-за которой он был не в состоянии свободно общаться ни с кем, кроме своей матери и няни, означала, что толкование воли сёгуна Японии всецело легло на плечи О-Мицу.

Твердо убежденная в том, что Нариаки желает с помощью Кэйки прорваться к власти, О-Мицу была настроена чрезвычайно враждебно по отношению к клану Мито. И в общем-то небезосновательно. Именно по этому сценарию и должны были развиваться дальнейшие события: как только Кэйки становится правителем, Нариаки тут же занимает должность огосё, опекуна сёгуна. Войдя в Эдоский замок в этом качестве, он пересмотрит политический курс и встанет грудью против зарубежных сил.

Зарубежные силы О-Мицу совершенно не волновали, но она прекрасно знала, что экономный Нариаки тут же упразднит институт Ооку, а вместе с ним вытеснит из политики и ее саму.

– Старик Мито – сущее чудовище, – внушала она своему сыночку-сёгуну денно и нощно. – И его отродье, юный князь Хитоцубаси, тоже. Если вы сделаете его своим наследником, неизвестно, что станется с вами.

Она шептала и шептала эти слова в ухо безответному Иэсаде, словно колдунья, пытающаяся оживить куклу. В момент наития Кэйки понял, как обстоят дела: власть имущие настроены против него и наверняка сделают все, чтобы он закончил свои дни вдали от главных покоев, сердца замка, а также от западных покоев – резиденции наследника. Кэйки был раздражен и обижен. Природа наделила его многими выдающимися качествами, но амбициозность не входила в их число – голова его ни разу не закружилась от желания стать сёгуном.

«Какая нелепость!» – повторял он сам себе ночь за ночью в тиши своей опочивальни. Постель он делил с наложницей по имени Суко. Каждую ночь, когда Кэйки возлежал с ней, снова и снова повторяя одно и то же слово «Нелепость! Нелепость!», она робела и приходила в отчаяние. Суко казалось, что это он ее критикует.

Всю жизнь Кэйки отличался отменным любовным аппетитом. Он был крепок физически, рано возмужал и в тот год, когда ему исполнилось шестнадцать, познал первую любовницу. Привели ее к юноше не по его требованию, а по повелению наставников. Выбор пал на вышеупомянутую Суко, дочь вассала Мито по фамилии Иссики. Кстати говоря, Суко оставалась с Кэйки всю его жизнь, и после того, как он женился.

Когда Суко впервые появилась в его опочивальне, Кэйки с огромным интересом принялся изучать ее анатомию, предаваясь этому занятию с той же страстью, с какой когда-то забрасывал сеть. Она, обнаженная, ложилась перед ним, а он придвигал поближе бумажный фонарь и изумлялся:

– Совсем не так, как у мужчин! Молодой князь зачарованно взирал на первую наложницу – с той же сосредоточенностью, с какой оттачивал свое мастерство, ставил эксперименты и учился. На этом дело не кончилось. Он позвал к себе Энсиро Хираоку, сказал ему:

– У нее вот такое тело, – и набросал что-то вроде распустившегося цветка ириса на листе рисовой бумаги.

Хираока оказался в весьма затруднительном положении, но Кэйки – без малейшего намека на улыбку – был так занят рисунком, что приближенный лишь вежливо поклонился ему.

Внимание Кэйки к деталям завело его еще дальше. Он достал краски и начал раскрашивать свой набросок, стараясь достичь правдоподобия. После каждого мазка оценивающе склонял голову, и так – пока не достиг полного сходства с моделью.