В рубку, чтобы сменить капитана, вошел рулевой. Встав у штурвала, он указал куда-то влево, коротко бросил:

– Мыс Ханко.

Но и слева, и справа была все та же чернота ночи, зато в рубку уже не доносились звуки шквального, порывистого ветра, а лишь слышались легкие сквозняковые посвисты, и на волнах постепенно исчезли белые гребни.

– Финский залив, – скорее сам себе ободряюще сказал Эриксон. – Уже веселее. Так бы и идти без неприятностей до самого Петрограда.

Рольф промолчал, его губы беззвучно двигались: он молился.

Ларсен лежал на нижней двухъярусной полке в тесной выгородке-каютке, вторая такая же полка здесь уже не помещалась. Эта двухъярусная предназначалась для троих, учитывая, что один должен находиться на вахте. Капитан свою, такую же крохотную, каюту делил с рулевым. Элен большую часть времени проводила на камбузе, он же был и кают-компанией, спала урывками здесь же, иногда в каютке для команды, когда двухъярусную полку кто-то на время освобождал.

Ларсен болел. Помимо застарелого туберкулеза, его одолевала еще и морская болезнь. Он тяжело дышал, ему не хватало воздуха, и он лихорадочными движениями судорожно пытался расстегнуть ворот рубашки, но пальцы не слушались. В мерцающем полусвете, сочащегося из круглого оконца, на его лице заметно проявились недуги. Не справившись с пуговицами, он в отчаянии заложил ладони между колен, как ребенок, которому холодно.

Скрипнула дверь, в каютку вошла Элен. Она поставила на столик стакан с какой-то темной жидкостью и заботливо прикрыла ноги Ларсена одеялом.

– Выпей сразу. Это поможет.

Он с трудом приподнялся на локте.

– Откуда ты знаешь? У тебя тоже было такое? – И виновато ей улыбнулся.

– Было всякое. Мне даже случалось отнимать у кочегара лопату, а то и вставать к штурвалу.

Она помогла ему выпить, поддерживая за затылок. Пил он с трудом, захлебываясь и морщась. Темная жидкость проливалась на его рубаху.

– Это… все… от селедки… – откашлявшись и отдышавшись, попытался объяснить он.

– Какая разница от чего, от качки или от селедки. Полежи немного, и тебе станет лучше, – успокаивающе и ласково сказала она. – Утром проснешься, а ты уже совсем здоровый.

Заметив, что Элен собирается уйти, он протянул к ней руку, попытался удержать. Но его начал сотрясать приступ кашля. Он отвернулся к стене и прижал ко рту платок.

– Уходи… пожалуйста… уйди… – бормотал он.

Она заметила на платке большое темное пятно.

Финский залив и в самом деле встретил их поначалу радушно. Ветер постепенно сменил направление и подул уже тихо, с востока. Волна стала мягкая, накатистая, и нос «Эскильстуны» входил в нее, как нож в масло. Ее раскачивало, словно убаюкивало. Но Эриксон хорошо знал нрав Финского залива и не очень верил в его постоянство. К полудню так и случилось. Ветер снова сменил направление, задул холодный, колючий, северный. И волны стали под стать ветру: тяжело, словно молотом, ударяли в левый борт, обдавая палубу пеной. Пароход кренило вправо, но до следующей девятой волны он упрямо выравнивался. Следующая девятая снова заваливала его.

Созданная для плавания по тихому озеру Меларен, «Эскильстуна» послушно кланялась волнам и кряхтела.

Рольф стоял за штурвалом. Его лицо, слегка подсвеченное приборной лампочкой, за мокрым стеклом рулевой рубки походило на лик святого, плывущего над стихией. Как всегда в такие минуты он бормотал молитву.

В рубку ввалился мокрый встревоженный Эриксон. Стряхивая брезентовый плащ, он что-то прокричал рулевому, указывая на компас, но затем схватился за рукоятку телеграфа, поставил ее на «малый ход».