Фаина Васильевна указывает на отдельно висящий портрет.

– Это Николаев, убийца Кирова.

И наших вдруг охватывает дикая радость!

– Теперь понятно, почему Николаева нашего не приняли. Вот гад!

Общий хохот.

– Наш-то Николаев при чем?! – говорю я.

И все переключаются на меня.

– Понятно, почему они за одной партой сидят!

– Ти-хо! – Оказывается, и Фаина Васильевна может рявкнуть.

Все умолкают. И она быстро заканчивает экскурсию.

Честно говоря, я расстроился. Ну почему так? Вдобавок ко всему в рукаве пальто нет моей шапки. Выпала? Но где же она? Все радостно удалились, а я стою. Переживаю все сразу. И вдруг показывается Фаина Васильевна.

– Ты чего?

– Не могу шапку найти, – признаюсь я.

– Это не она? – Показывает на торчащую из-за батареи лямку.

– О! Она! – Вытягиваю шапку. Вся в мелу. Специально засунули. Торопливо пытаюсь оттереть мел.

– Не хочешь чаю со мной попить?

– Давайте!..

– Ты, я вижу, парень с душой. Переживаешь! Таким нелегко.

– Почему? Мне легко!

Теперь-то, конечно, да. В комнатке Фаины Васильевны тепло, не то что в этих… залах. Горячий чай! У нас дома чай всегда чуть теплый, как-то без внимания. А тут хорошо. Кругом папки, на полках и столах, и от этого почему-то уютно.

– Вот, обрабатываем материалы, воспоминания современников Кирова. Готовим для выдачи. Люди пишут диссертации. Даже книги. Но приходится немножко… обрабатывать нам.

– Ошибки?

– Да… И не только грамматические. Люди самое лучшее должны знать! – Она улыбается. – Хочешь к нам ходить?

– Да!

– У нас есть клуб юных историков. Правда, не таких юных, как ты. Но изучение истории, – она кивает на папки, – развивает не только ум, но и душу. Юность Кирова мы уже обработали. Но читать можно только здесь.

– Да это… самое лучшее место! – говорю я.

Здесь действительно уютно. «Хозяин» этого дома Киров нравится мне – бодростью, уверенностью, успешностью. Я бы так тоже хотел… В клубе юных историков я поначалу сидел в углу и слушал, но потом мне уже хотелось говорить, эмоции бушевали!

Забрякал телефон, возвращая к действительности. Глянул – Борис.

– Страфстфуйте! – заговорил, как всегда юродствуя. – Как фы сепя чуфстфуете?

Но я ответил серьезно.

– Чувствую себя средне. А что?

– Ттумаю фас нафестить.

От боли мутит. И особо накидывается она, если двигаешь лицом, разговариваешь.

– По работе, надеюсь? – говорю что говорится – не думая.

– Тта, по рапотте!

Нажимаю «Отбой».

Ну что ж, видимо, пора, чтобы явился некий божий судия, как положено. Хотя почему Борис? Достаточно того, что он всегда судил обо всем уверенно. Дефицит кадров, как и везде.

Начались наши трения с Борисом в больнице, где и должны закончиться согласно законам классицизма. Первая моя больница! И эта… только не говори, последняя, слова имеют страшную силу. Да и телевидение, с которым он притащится, – тоже.

Та больница. Мне шестнадцать лет. Возраст, когда все должно наконец определиться… но не определяется! Ангина. Распространеннейшая тогда болезнь. Опухание горла на грани задыхания, вонючие горькие мази – «Кха-кха!». Большие пыльные окна палаты. И такая же неуверенность в будущем, как и сейчас. Больница – это такое место, где приходится осознавать что-то неприятное. Помню, страдал. И не только от медицины. Медицина захомутала тут всех. Сотни шумных ребят, больница огромная (не могу, кстати, найти ее в городе сейчас) – проблемы с горлом у всех! А вот что именно с тобой не так? Все вскакивают и куда-то несутся. Оказывается, обед. А я даже не знаю! Забыл? Сам дурак. Так можно мимо всего пролететь. Парень рядом со мной только что появился и уже все знает, со всеми заодно – вместе со всеми, – кстати, и дразнит меня. Я же вроде, как все, стараюсь не выделяться, и лицо нормальное – глянул на отражение в стекле. Но что же не так? Было правило, никем уже не обсуждаемое: приносить в палату два кубика масла, входящих в обед, и два куска хлеба, и съедать их в палате за дружеской беседой, намазав масло на хлеб. И я принес. У каждого оказывался в руках бутерброд – как пропуск в благородное общество. Но… Не положила мне мама ножа! При этом был он не у всех, спокойно брали соседский или тырили в столовой. «Ладно, – сказал я себе, – завтра так и сделаю. А пока…» Я, немного отвернувшись, положил два куска масла на один кусок хлеба и вторым накрыл. Сжал оба куска, масло слегка расплющилось, да я еще и поерзал верхним, размазывая. Вот так! Я распахнул рот, вставил туда свое двухэтажное изобретение и попытался раскусить. Сразу заметили!