Я убираю аптечку в сторону и пересаживаюсь на кресло розового цвета.

Гор окидывает мою квартиру заинтересованным взглядом.

Когда мне исполнилось восемнадцать, родители торжественно вручили мне ключи от моего собственного жилья. Это, в общем-то, обычная двушка. Просторная, с хорошей планировкой.

Я толком не жила в ней, потому что поначалу долго откладывала ремонт, а потом и вовсе уехала жить к Демиду.

Его квартира — идеально белая.

В ней белое все.

Стены, пол, потолок, мебель.

Даже гребаная зубная щетка в стаканчике — и та белая.

У Демида был культ на чистоту. А еще фетиш на монохромность. Он категорически не переваривал обилие различных цветов. Не только в одежде, вообще во всем.

Его максимум — черный костюм и белая рубашка. Только этот контраст он мог выносить.

Когда я вернулась в свою квартиру, поняла, что окончательно сойду с ума, если перенесу этот до мигрени выхолощенный интерьер в свой новый дом.

Поэтому моя квартира пестрит всеми цветами радуги.

Белый у меня лишь унитаз…

Желтый диван, розовое кресло, терракотовые занавески, зеленый комод, на котором стоит красная лампа, пестрый ковер на полу.

Даже кот у меня пятицветный.

Не то чтобы я его выбирала… но тут уж как получилось.

— Веселенько у тебя, — равнодушно заявляет мой гость.

— Вообще-то, я не спрашивала твоего мнения.

— Если честно, я думал, тебя вынесет раньше, — переводит на меня прожигающий взгляд.

— Что, прости?

— Неужели тебе это не набило оскомину? — Гордей ставит локти на колени и рассматривает меня, как интересный экземпляр на стенде в музее. — Белая, как морг, квартира Демида. Когда я впервые попал к нему домой, мне стало дурно. Ты не ловила паничку, пока жила пять лет в этой сраной операционной?

— Нет, не ловила, — отвечаю с вызовом.

Вообще-то, я пыталась поменять кое-что. Сначала повесила яркую картину, за что получила от мужа нотацию о том, что если я хочу внести какие-то изменения в интерьер, это надо согласовать с ним.

Потом были новые занавески. Я решила не сильно бесить Дениса, поэтому купила бежевые.

Они ушли в мусор в тот же вечер.

Последним пострадавшим был фикус… Его цвет был слишком зеленым, что раздражало Демида.

— Брось, Оли, — Гордей устало улыбается и принимается закатывать рукава рубашки, оголяя татуировки.

Я вижу птицу. Рисунок черно-белый, но готова поклясться, что я вижу цвета. Тут красный, а тут желтый… Это просто профдеформация.

— Можешь мне не врать. Ты… художница. Художники не могут жить в таких интерьерах. Белый цвет их напрягает, он как незакрытый гештальт, который нужно исправить. Кстати, где все твои картины?

До брака я писала маслом.

В доме родителей у меня была мастерская, но Демид запретил мне забрать комнату для гостей под мастерскую. Когда я заикнулась об этом, думала, его хватит сердечный приступ.

Мое вдохновение хирело, пока окончательно не сдохло. Я избавилась от всех кистей, красок, холстов и карандашей. У меня не осталось ничего…

Порой мне кажется, что я разучилась писать.

Иногда я пытаюсь, но получается дикая несуразица, будто я пятилетка, которая только учится рисовать.

И словно плевок в лицо: я купила себе раскраску по номерам для взрослых, чтобы каждый день помнить о собственном ничтожестве…

— Картины у родителей. И нет, когда я жила с Демидом, чувствовала себя превосходно. Все это, дорогой Гор, твоя больная фантазия. Не нужно ее натягивать на мою былую жизнь.

Гордей внимательно смотрит на меня, сканируя меня взглядом — не вру ли.

И я, конечно, вру.

А он все понимает, наверное, поэтому переводит тему:

— Откуда у тебя этот кот?