— Выглядите хорошо, — бегло пробежалась глазами по его лицу, черепушке, большей частью заросшей волосами.

— А вы — отвратительно, — был прямолинеен Кирилл.

— Ну спасибо, — отыграла обиду я. — Я так спешила, вышла не в свою смену, а вы…

— Я это ценю, — усмехнулся он. — Приятно знать, что самая милая медсестра поменялась сменой, чтобы самолично отдать мне документы на выписку.

— Как? — перестала улыбаться я. — Вас уже выписывают?

Я знала, что это должно случится, но как-то… за «охотой» на мужиков, упустила этот момент из вида.

— Сегодня обещали…

А уже держа выписные документы в руках и стоя перед Кириллом, собирающим в пакет скудные пожитки, которые у него появились в качестве гуманитарной помощи благодаря женской части медперсонала нашего отделения, почувствовала себя не в своей тарелке:

– Вот это ваше, — протянула ему анамнез и зачем-то уточнила: – И куда вы теперь? 

Не скажу, что подобным интересуюсь у всех или так прикипаю к каждому нашему пациенту, но Вехина выделяла из толпы. Хотя я бы его вообще не назвала интересным или красивым, скорее мрачным и даже немного пугающим. И дело не в особенностях черт лица, а из-за травмы головы, после которой черепушку разукрашивали уродские швы, заползающие и на висок, лоб, скулу. Скорее всего дело в том, что мне с ним было приятно общаться. Довольно высокий, по крайней мере, по сравнению со мной, крепкий по телосложению. С мужественным лицом, которому небритость добавляла суровости, и очень глубокий, вдумчивый взгляд. Вехин не был быстр на язык, не лёгок в общении: ни шутник, ни весельчак, ни пустозвон — каждый его ответ был взвешен, вопрос обдуман, и этим он меня особенно подкупал.

– Пока не знаю, — кивнул Кирилл, неспешно забрав свои документы. 

– Может, временно найдёте какой-нибудь приют? — не унималась я. — Или, может, вам стоит податься в церковь? Здесь недалеко есть приход. Спросите у местных. Обратитесь к батюшке. Может быть выделят комнату, а вы будете работать на них? Не денежно, конечно, но хоть какое-то пропитание и кров, — частила, потому что ощущала жуткое неудобство за происходящее. А выставлять человека, которому некуда идти, который и не помнит толком, кто он такой — казалось сверхнегуманным, подлым, некрасивым. И я чувствовала вину, словно эту подлость делала лично! Даже не знаю почему меня это мучило... 

— А там, глядишь, полиция всё-таки пошевелится, и найдутся ваши родственники… — закончила на утихающей ноте, так и не найдя отклика на лице Кирилла.

– Возможно, — опять покивал Вехин, всё же нарушив молчание. — И спасибо вам огромное за совет. Право, вы мне ничего не должны! — будто слышал мои мысли и понимал сомнения. — Это я вам обязан по гроб жизни. Вы для меня, словно лучик света в непроглядной темноте. Редкий человек, — вновь между нами повисло задумчивое молчание. Я не знала, чем ему ещё помочь, а он явно не знал, что мне сказать.

– Всего хорошего, — попрощалась я.

Не знаю что на меня нашло, но когда стояла у своего стола и смотрела в гордую спину, уходящего по коридору Кирилла, зачем-то его окликнула:

– Вехин!

Он неспешно обернулся, я успела его нагнать:

– Знаете, Кирилл, возможно, это не самое разумное с моей стороны, но… — я волновалась, словно школьница отвечающая учителю на очень сложный вопрос. Даже пальцы мяла, подбирая верные слова, чтобы не спугнуть мужчину предложением. — Для начала скажите, вы не маньяк? — прикусила губу, с ожиданием глядя на мужчину.

На лице Вехина мелькнуло… нет, не раздражение, не негодование, не возмущение и не обида! Скорее — лёгкое недоумение, сменившееся сосредоточенной задумчивостью. Будто он, правда, пытался отыскать в себе ответ на этот прямой и неприятный вопрос.