– Я сказал тебе, отмени! Это не обсуждается, – хватаю её за локоть, видимо не рассчитываю силу, она морщится.

Мы снова становимся друг напротив друга, наши взгляды готовы испепелить и уничтожить, и ни один из нас не готов отступать.

– Если ещё раз ты поднимешь на меня руку… сделаешь мне больно, – Эмерсон освобождается, отодвигается от меня, моё тело тут же реагирует на неё. Не знаю, откуда появляется этот озноб и желание прикоснуться к ней, прижать к стене. Ставлю руку над её головой, ловлю в ловушку и закрываю собой любые попытки избавиться от меня.

– И что ты сделаешь мышка? – не узнаю свой охрипший голос, склоняю голову так, чтобы наши губы практически соприкоснулись. Запах её тела как дурман, сладкий яд для меня.

– Я тебя зарежу, – строго отвечает Эмерсон.

Она наклоняется, подлезает под моей рукой и быстро удаляется. Я вижу по её походке, что она немного шатается. Значит не только я получил дурацкий эффект ватных подкашивающихся ног. Это будет интересно.

– Эмерсон, – громко говорю я. – Зайди в кабинет мистера Карпентера. У него к тебе есть дело. И можешь ехать как тебе угодно.

– Кто бы сомневался, – она отвечает тихо, но я слышу её, хочется обернуться и хорошенько встряхнуть девушку, но что-то останавливает.

Поднимаюсь по лестнице в свою комнату, оставляю приоткрытой двери. Расстёгиваю пиджак и вешаю его на вешалку, оставляю в шкафу, переодеваюсь в домашние тренировочные штаны и свободную футболку. Раз я свободен, можно провести немного времени, занимаясь ничегонеделанием. Что тоже очень редко происходит последнее время. Моя комната такая же серая, как и моя жизнь. Я бы хотел сказать, что после того, как я перестал нюхать – все заиграло всеми цветами радуги. Но это не так. Я словно в тумане брожу в одиночестве, в поисках своего отражения или души. В поисках чего-то такого, что сделает моё существование действительно стоящим. Это сырое влачение, будни, сменяющие один за другим, все так монотонно. И причина не в наркотиках, я уверен. Может я просто исчерпал себя, перестал быть интересным самому себе. Уже нет бесконечного кутежа, пьянок, девок, разврата и хаоса. И от этого немного грустно.

Просто грустно и все тут. Может так живут девяносто процентов населения, но хочется встряски. В соседней комнате раздаётся детский вопль, и я иду по первому зову маленького монстрика. Отец не прав в том, что я не прихожу к ребёнку, просто запрещаю говорить прислуге, что в любую свободную секунду я захожу, но только посмотреть. Трогать его страшно с того момента, как он перестал быть слабым. Однажды я чуть не уронил его, после этого брать ребёнка на руки я отказываюсь. Мне достаточно наблюдения, строгого присмотра и просто присутствия.

Комната Трентона украшена мишками и лошадьми. Я не знал, что ребёнку понравится больше, но старался сделать его жизнь здесь весёлой. Пока проходил ремонт, я привозил все новые и новые вещи, чтобы Трентон видел, что папа старается… Отцовство это как заклинание, у тебя не просыпается эта материнская безграничная любовь, но ты уже зависим от человека, привлекающего к себе внимание.

Я подхожу к нему ближе, вижу покрасневшую мордашку. Он беспорядочно трясёт руками, шарит ими в воздухе, я усмехаюсь и подаю соску, к которой он очень привязан. Некоторым покажется жуткий голос младенца раздражающим, но я испытываю от него удовольствие. Не знаю, как моя мать реагировала на меня или отец, но есть в этом что-то очаровательное. Крик превращается в наглый надрыв голоса, в комнату заходит одна из нянь и берет мелкого на руки.