– Н-наверное…

– Этого не надо бояться. Это не простая смерть, где подох и сгнил. Это сразу ты оживаешь. Как Христос. А что оно больно сперва – так из той боли и получается победа.

Дед отошел в сторону. В опущенной руке он держал аккумуляторный гвоздезабиватель. Выпив, дед позволял внуку брать желтую штуковину – Курлык воображал, что уничтожает полчища некроморфов.

– Ты поймешь, – ласково сказал дед.

На стене расплескалось Лицо. Рисунок из темных прожилок, из пятен влаги.

Курлык съежился. Взор черных глаз прожигал насквозь. Хотелось перестать дышать – мальчик надул щеки. Нечто подобное он ощущал на флюорографии: боязнь облучиться, скукожиться под воздействием рентгеновских лучей, заболеть раком.

Мозолистая ладонь легла на плечо. Дед очутился позади. Массировал тонкие косточки внука.

– Родину нужно спасать, Вань. Как в сорок первом. Родина погибнет без нас.

Кожа Курлыка засвербела под короткими волосами – сильнее, чем тогда, когда он подхватил педикулез и заразил весь класс.

Что-то коснулось шеи. Прошло по скуле до уха.

Нейлер с полной обоймой гвоздей.

Страх шевельнулся где-то на задворках сознания. Его нейтрализовала мысль, гораздо более ясная: «Стать героем. Хоть раз – стать героем».

– Ты понимаешь, – прошептал дед.

Клювик гвоздезабивателя поддел мочку. Ткнулся в ушную раковину, в забитый серой канал.

Палец деда дрожал на клавише. Стальной боек вколотит стержень в мозг. И они победят.

Об этом нахлынувшем чувстве Курлык не расскажет друзьям. Как и о том, что из дыры в бетоне, из отверстия на месте рта, текла жидкость… будто слюна.

Разрывая оковы, дед толкнул Курлыка – не вперед, а вбок, к мешкам и партам.

– Не подходишь! – застонал старик разочарованно. Зашатался, выронил нейлер. – Ты не нравишься ему!

Курлык уж мчался к лестнице.

– Курлович! – гаркнула в вестибюле уборщица. – Я пол мыла!

– П-простите…

– Ох, блин. – Руд взъерошил челку. – Съехал-таки Игнатьич с катушек. Добухался.

– Руд, – упрекнул Паша.

– А как это назвать еще? Внуку пистолет приставить к уху.

– Вань, и что ты дальше сделал?

– Ничего. В сарае заночевал. Утром домой зашел – дед макароны сварил по-флотски. Как будто ничего не было.

– Ни фига себе, ничего не было, – возмутился Руд.

– Он бы выстрелил? Как думаешь?

– Не знаю…

– А чего ты к взрослым не пошел? К Кострову?

– Чтобы деда в психушку забрали? – Курлык печально улыбнулся. – Я с матерью жить не собираюсь. И в детдоме тоже.

– Но если он опасный…

– Лучше уж так.

– Мужик, – произнес Руд, – я не врубился, что там за рисунок на стене?

– Рисунок. – Курлык пожал плечами, надеясь, что парни не прочтут в его глазах истинные эмоции. – Рыло.

…Дед нахохлился за кухонным столом. Изучал свои ногти, дрожащие пальцы. Пахло сивухой. Бутылка успела опустеть наполовину.

– Привет. – Курлык прислонился к дверному косяку.

– Здравствуй, Иван. Ты это… не бойся меня.

– Я не боюсь.

– Я, Иван, как лучше хотел.

По лицу старика пробежала рябь. Губа оттопырилась, оголяя коронки.

– Деда, ты помнишь Рязана?

– Кого?

– Мишу Рязанова с Армейской?

– А… – Дед покрутил рюмку. – Ну, помню.

Курлык облизался и спросил:

– Может, он понравится подвалу?

Школьное крыльцо украсили воздушными шарами. Ветер теребил флаги. Из колонок звучал вальс. Вальсы и гимн запускал тычком кнопки скучающий подросток. Две сотни детей образовали квадрат. Мальчишки в наглаженных костюмах, нарядные девчонки. Неожиданностью для Марины стало присутствие на линейке мэра. Упитанный глава Горшина сыпал банальностями. Дети изнывали от скуки. Ковырялись в носах – родители хлопали их по рукам.