Понятно, что ничего не понятно.

По крайней мере, без пол-литра чего-то повкуснее этого чая.

– Разве это считается родством? – уточнила я.

– Моим родным выбирать не приходилось, и потому цеплялись за любые возможные связи.

– Ты же лорд.

– Ну да, лорд. И на этом всё.

Вроде и сказано тоном нарочито небрежным, даже равнодушным немного, но чувствовалось, что тема для Арсенио не из любимых, рождающая глухое недовольство, мелькнувшее сейчас в синих глазах.

– Ш-ш! – неожиданно шикнула на нас дама почтенных лет, сидевшая в соседнем кресле.

Мы послушно умолкли и чуть отодвинулись друг от друга.

Время тянулось медленно. Очень медленно. Беседа всё больше походила на монолог или лекцию: Лизетта говорила и говорила, лишь иногда интересуясь мнением гостей, а те слушали не перебивая и с такими одухотворёнными лицами, словно им вот-вот поведают божественное откровение. Леди рассказала в деталях о деятельности благотворительного комитета за прошедшую неделю, напомнила о важнейших постулатах общества благородных дам, забывать о которых не следует никогда и ни под каким видом, и перешла к обсуждению последних светских новостей и перемыванию косточек неизвестным мне личностям. Здесь дамы приняли уже более активное участие – как-никак, сплетничать в одиночку всё равно что пить в компании зеркала.

Потом была донельзя дурацкая игра в угадывание слов.

Потом по просьбе хозяйки одна из женщин села за стоящее у стены пианино и сыграла.

Потом к ней присоединилась другая и под аккомпанемент первой спела старую песенку о пастушке, овечке и волке, при ближайшем рассмотрении оказавшимся оборотнем. Помнится, в школе я слышала неприличную версию приключений пастушки в объятиях оборотня, но в гостиной Лизетты, естественно, всё было исключительно чинно и пристойно, включая тексты исполняемых песен.

Мальчики по вызову, как я подозревала, и впрямь не считались за образец скандального поведения. И чем дальше, тем сильнее становилось их жалко.

Бедолаги так и стояли подле своих клиенток, словно телохранители, разве что старомодные костюмы и тарелки в руках несколько нарушали образ суровых охранников. За всё время парни ни разу не присели, даже шага в сторону не делали без разрешения. Услужливо улыбались, подавая фрукты и сладости, но едва клиентка отворачивалась, как в глазах тружеников постельного фронта появлялись скука, усталость и привычное, въевшееся раздражение, какое бывает у людей, вынужденных заниматься тем, что им не нравится. Присутствующие обращали на мальчиков на диво мало внимания: клиентки – только когда им требовалось пирожное или виноградинка, остальные же и вовсе будто не замечали молодых людей рядом и лишь на лицах внешне невозмутимых лакеев иногда мелькала тень презрения.

Впрочем, Байрон мои сочувственные взгляды высокомерно игнорировал.

Ну да, негоже брутальным альфа-самцам принимать жалость от жертвы несостоявшейся оргии.

На песне о пастушке и волке Арсенио почему-то посмотрел на Рианн заговорщицки и с особой, как мне показалось, нежностью. Байрон нахмурился, словно возражал против столь откровенного проявления чувств. На следующей песне Лизетта поманила Арсенио и тот, извинившись перед нами, встал и отошёл к креслу тётушки.

– Рианн, по-моему, он к тебе неровно дышит, – сообщила я шёпотом.

– Что? – явно не поняла девушка.

– Арсенио определённо запал на тебя… ой, то есть ты ему нравишься, – поделилась наблюдением я.

– Я знаю, – огорошила меня Рианн.

– А он тебе?

– Нет, – последовал быстрый ответ.

Даже слишком быстрый, на мой пристрастный взгляд.